Никто не выживет в одиночку
Шрифт:
Театральные представлялись ему людьми вменяемыми. У них всегда вертелась куча слов на языках, и ему казалось, они превосходно ими перекидываются, словно камешками.
В то время Гаэ сам не умел толково изъясняться. Жил с погребенными мыслями, которые не мог высказать. Думал, что слова имеют значение, и немалое.
Театральные бутылками глушили вермут и водку.
Однажды вечером один из них, тот, что играл исландского миссионера Торвальда, схватил за шею другого и разбил об его лицо бутылку. Тогда Гаэ подумал, что эта сцена выглядела
В то время Гаэ и не представлял даже, что подастся на телевидение, будет ходить на работу как на каторгу, писать диалоги, летучие шутки.
У Делии разболелся желудок. Когда же этот ужин, этот фарс закончится. Им нечего сказать друг другу. Они уже все сказали. Она уже все сказала. Горы слов, выброшенные в мусорное ведро.
Она накрасилась для их встречи. Почти в темноте надела платье, глядя через жалюзи на улицу. На людей, возвращавшихся домой. На девушку из студии маникюра, которая курила, опершись на витрину.
Город переполнен студиями маникюра. Всегда, когда она проходит мимо этой освещенной дыры, в любое время дня видит женщин, которые сидят, доверив свои руки с разведенными пальцами кому-то, кто подобно пророку мог бы указать им дорогу к самим себе.
Делия окидывает глазами свои ладони на столе: голые пальцы, уже без обручального кольца, только маленькая бриллиантовая розочка, подарок отца на восемнадцатилетие, ногти без лака.
В один прекрасный день она тоже зайдет в маникюрную студию, положит руки, будет смотреть на когти, на которые наносят боевую раскраску.
Можно начать с небольших изменений своей внешности, чтобы поменять характер. Ей нужно открыться влияниям мира, зацепиться за какую-нибудь перемену, которых она всегда избегала, чтобы приспособиться. Она отстала. Классический случай женской неопределенности. Она ненавидит себя за это. Потому что знает: она как все.
Звонит мобильный. Делия роется в сумке, читает на голубоватом экране «МАМА». Слегка морщится.
— Да.
Не дает той договорить.
— Дай мне его. Что случилось, Космо?
Голос ребенка. Тонкий и скрипучий, как плохо скользящий конек.
Гаэтано подвигается ближе, чтобы расслышать голос сына. Прочищает горло, откашливается. Теперь различается громкая, как из пулемета, речь Нико.
— Потом поговорим. Ложитесь спать.
Гаэтано поднимает руку, как в школе. Но Делия заканчивает разговор, не дав ему трубку.
— Хотел поздороваться с ними…
— А… Ну, извини…
Она не сказала им, что пошла на встречу с ним, не хотелось вводить их в заблуждение.
— Не спят еще?
— Это мать их будоражит.
— Как она?
— Ее ничто не проймет!
— Передавай от меня привет.
Гаэтано понимает, что она злится на него, но это временно. Они всегда ладили друг с другом. Легкие отношения, предначертанные
— Она хочет подарить им собаку.
Шумно зайдя, бабушка принесла с собой свой запах. Она даже не посмотрела на Делию. Они почти никогда не смотрят друг другу в глаза. Беглый мимолетный материальный взгляд. Перекидываются словами только по делу.
Делия приготовила ужин, сказала, что не нужно подпускать Нико к холодильнику. Мать кивнула. Она всегда соглашается с ней. Ждет, пока Делия уйдет, а тогда поступает так, как сочтет нужным. Привела с собой еще и друга, мнимого дедушку. В шелковой рубашке винного цвета. Пожилые люди, до сих пор занимающиеся сексом. С нежностью относятся друг к другу, шутят между собой. Детям нравятся.
Детям нравится любой, кто приходит в этот дом.
Стоят в пижамах у двери: Нико — с соской на языке, как с резиновой слезой; Космо, у которого появился тик, в очках, поводит носом, как хомяк.
Вечно ждут, чтобы кто-нибудь пришел.
Делия думала, спускаясь в лифте, что дети похожи на заключенных. Стоят у двери в ожидании любого, кто хотя бы слегка взбаламутит тихую воду, в которой они плавают, как пластмассовые утята в ванне.
Фьямма испробовала все способы, чтобы они не развелись.
Взяла Делию за руку, разговаривала со слезами, которые текли ей в рот. И Делия дала ей немножко помолоть языком (ей было очень странно видеть эту женщину в таких растрепанных чувствах).
Пригласила Гаэтано на обед. Сказала ему что-то типа: «Делия интересная женщина, сложная, умная, с ней нелегко» — и все такое. А между строк читалось: «Прости, я родила на свет эту чокнутую, и ты, к несчастью, попался на ее удочку, но уж постарайся потерпеть».
Сердце матери.
Можно сказать, сейчас Делия любит ее. Дает ей книги почитать. Им пришлось проделать немалый путь, чтобы принять друг друга. И у них более или менее получилось.
Фьямма уступила. Поняла, что не должна надоедать ей, если хочет и дальше видеть детей, играть в бабушку и дедушку со своим другом. Снимает туфли, обувает эти резиновые тапки с дырками, закрепляет волосы заколкой. Она любит играть с детьми. Встает на четвереньки, лает, подражая собачке. И правда, странно наблюдать, как меняются люди.
Она никогда серьезно не относилась ни к чему, но Делия этого от нее больше и не ждет. Она не уверена, что это неправильно. Все люди разные, и да будет так. Теперь она понимает, какое это счастье. Потому что дети ценят манеру бабушки махнуть на все рукой, точно перекинуть край платка через плечо, и заполнять брешь мороженым и светящимися наклейками.
Может быть, так и надо делать, чтобы двигаться вперед. Что-то вроде очистительной системы, измельчающей осадок, не позволяющей проникнуть внутрь ничему твердому.