Никто не выживет в одиночку
Шрифт:
Делия же предпочитала истории без привычного сюжета, только рассеивающиеся ощущения, человеческие жизни, которые, сталкиваясь, никогда не переплетаются. Совокупления без эякуляции.
Да, именно то самое, что было у них в постели. Он хотел быстренько все проделать, а она, наоборот, лежала на спине и смотрела на него в упор, ожидая неизвестно какой вечности.
Она всегда выискивала книги получше. Каких-нибудь африканских второстепенных непризнанных писателей… Чуя нутром, покупала их в небольшом книжном магазине. А вместо закладки использовала шпильку для волос.
Но сегодня вечером одна лишь мысль о Делии, свернувшейся клубочком в кресле с книжкой, в футболке, без косметики, с сосредоточенным выражением лица, вызывает у него тошноту.
Сегодня он понял. Люди должны расставаться прежде, чем дойдут до предела. До которого они уже дошли. Потому что потом остается только жгучая боль.
Но так не бывает. Обычно идешь до конца, сливаешь все дерьмо, что выплескивается из фановых труб целого здания, целого города, всех семейных пар, расставшихся до вас, одновременно с вами. Потому что дерьмо переговаривается в своих подземных каналах, общается. Все пары, которые расстаются, пролезают через одну и ту же щель, бегают по одному и тому же кругу в замке кошмара.
Нет, нельзя доходить до того, до чего дошли они.
При первых же симптомах надо бежать, оставлять место стоянки. Иначе будет только хуже.
Но люди не понимают этого. Люди надеются на что-то и продолжают мучиться.
И никто, кроме тех, кто сам это пережил, не знает, как сильно они мучаются.
Когда уходишь, приходишь. Начинаешь швырять вещи, положим, кофейную чашку, куда на-лил вино, или стопку дисков. Маленький ребенок плачет, а большой тихо-тихо дышит, как кот, который не хочет, чтобы его нашли. Потому что уже кое-чему научился. И даже не смотришь на своих детей, потому как не хочешь, чтобы они действовали тебе на нервы. Потому как тебе никогда не хотелось выносить свои проблемы на всеобщее обозрение. Потому как и на самом деле ты чувствуешь, что ты — никто. И она, именно она довела тебя до этого.
Ты прав. Уверен, что прав.
Она тоже уверена, что права.
Но уже не найти ни правых, ни виноватых.
Даже дети понимают, что правды нет и что они ничего не значат.
Тоже знают, что они — никто.
Каждый — никто. Пройдет время, прежде чем они снова станут кем-то. Пораненные псы — самые злые.
А семьи между тем больше нет. Все ведут себя безрассудно. Неуправляемые дети мочатся в кровать и просят есть в два ночи.
Вот тут-то и наступает кульминационный момент. Когда вас убили, но вы продолжаете жить — жертва и убийца — на нескольких общих квадратных метрах кухни.
Такой момент, когда тебе хотелось бы умереть, но ты знаешь, что все-равно никто не умрет, а это намного хуже.
Этот чертов ребенок, весь в соплях, смотрит на тебя. И он вправду совсем маленький. И вправду твой. И ты знаешь, что ты вправду не заслужил этого… Но что тут поделаешь?
Все пошло вкривь и вкось, потом сложно переплелось, как заплетаются ветки деревьев в заколдованном лесу, и тебя придавило
Гаэтано не отходил от игровой консоли «Wii», мчался на виражах со скоростью 300 километров в час имитатором водителя. Она попыталась привлечь его внимание.
— А смог бы десять минут смотреть на ладошку Космо?
Он засмеялся.
— Что я, никогда не смотрел на нее?
— В течение десяти минут — нет.
— Там одно и то же, так какого ж хрена?
— Если бы ты на самом деле посмотрел на его ладошку…
— Ну и?..
— Тогда бы ты понял, где находишься. Где должен быть.
Сейчас они сидят в ресторанчике с уже выставленными по-летнему столиками. Их окружают другие пары.
Делия смотрит на своего бывшего мужа, на это невинное лицо с выражением вечного недовольства. Лицо человека, так ничего и не добившегося в жизни, каждый раз срываясь на миг раньше, чем надо. Он всегда был трусом, если как следует подумать. Если уберет свою улыбочку. Эта манера хватать ее за горло, как вытаскивают цветок из горшка, чтобы крепко поцеловать. Чтобы сказать ей: «Мне тебя не хватает, ты всегда будешь нужна мне, я не могу без тебя, ты родилась для меня, я родился для тебя».
Это плюшевые мишки имеют тебя. Теперь-то она знает. Сшитые из ненатурального меха. Те, что вызывают ностальгию по детству, когда ты спала в обнимку с игрушками.
Она сама сделала глупость. Ждала чего-то, как нищенка у входа в кинотеатр, где крутят фильм про любовь.
Откидываясь на спинку стула, она пытается взглянуть на Гаэтано с расстояния. Прикрыв глаза, она умеет обезболить тело.
Теперь она каждый день медитирует минут по двадцать. Технику она скачала из Интернета. Для нее это огромная помощь. Отогнать крикливые мысли. Протереть доску.
Сегодня утром она сконцентрировалась на яблоках, которые лежали на кухонном столе. Мысленно проникла в самую глубь мякоти, запаха, внутрь косточек.
Нарезав детям на кусочки одно из них, она всплакнула. Но ей было приятно поплакать.
Она должна научиться быть. Просто быть. Вернуться к жизни. Окончательно снять эту перчатку с руки. Сделать шаг вперед.
Это нелегко для женщины, застывшей в универсаме с бутылкой молока, не зная, куда идти.
Гаэтано улыбается. Ощущает тяжесть взгляда, который его не любит и осуждает. Бьет ногой по ножке стола. Нетерпелив. Голоден. Не знает, что с ним. Стол качается.
Делия кладет руку на стол, чтобы Гаэ оставил его в покое.
И ей передается его нервозность… короткое замыкание из-за неправильного соединения «плюса» с «минусом».
Ей вспоминается, как она рожала Космо.
В ту ночь их тоже трясло.
— Для чего мы пришли сюда?
— Чтобы обсудить планы на лето…
Принесли шницель. Официантка ставит перед ним тарелку. Гаэтано берет вилку, тычет ею в сторону Делии.
На секунду становится похожим на Космо, когда тот просит подтвердить что-то и ждет ответа, так же уставившись в пустоту.