Никто нигде
Шрифт:
В деревне я чувствовала себя почти как дома, а долгая дорога до универа давала время подумать и помечтать. И все же настоящий Дом, дом в каком-то мифическом смысле, мне не давался. Однажды мне приснился сон о том, что меня ждут новые странствия.
Мне снился темноволосый молодой человек: во сне я знала, как его зовут, кто он, из какой семьи и что за человек, хоть в жизни никогда его не встречала. Мы с ним были настоящими друзьями: такой душевной близости я не ощущала ни с одним мужчиной наяву.
Мне снилось, что раньше я жила с ним, а теперь переехала к женщине,
Мне снился мой день рождения. Мы втроем стояли вокруг стола, накрытого старинной кружевной скатертью. Все мы подняли бокалы (хрустальные бокалы — такие мне подарили позже), и друзья хором сказали мне:
— С днем рождения!
Об этом сне я рассказала подруге.
— Похоже, скоро мне снова придется переезжать, — добавила я.
Два года спустя этот сон сбылся — до мельчайших деталей, все как я видела и рассказывала.
Начался третий год учебы в университете. К этому времени меня больше всего интересовало сопоставление социологических теорий с тем, что я испытала сама. Философию я бросила и начала выбирать предметы, более тесно связанные с теми областями, где, как я думала, могут найтись ответы на мои вопросы. Желание «быть как Мэри» я переросла и теперь мечтала о чем-то даже более ценном. Я хотела что-то понять про саму себя.
Другие студенты с удивлением, а порой и с восхищением говорили о моем беспристрастном и практичном подходе к получению знаний. Так я начала привлекать людей тем, что было мною самой.
Каждая из моих сторон все прочнее срасталась с моим истинным «я», хотя друг от друга они по-прежнему были за много миль. Казалось, они составляют единое целое: с одной стороны Уилли, с другой Кэрол, а настоящая я — в середине, под их защитой, в безопасности, но и в молчании. В крайнем своем выражении оба персонажа отрицали мое существование и забывали обо мне. Но в другое время они были лишь безличными коммуникативными конструкциями, «масками», которые я использовала, чтобы оценить людей и обстановку, поскольку мое истинное «я» не всегда способно было правильно понять столь сложные явления во всей их полноте.
Если мое истинное «я» — просто подсознание, значит, по какой-то трагической случайности оно так полностью и не уснуло. Если это сознание — значит, оно так толком и не проснулось и постоянно пребывало в полусне. По сравнению с той глубиной чувств, которые я переживала, когда была собой, все остальное было плоским, двухмерным, искусственным. Тот мир, который приходилось терпеть двум моим «маскам», для меня представлял собой хаос противоречивых течений, влияний, вторжений. Все, что создавали мои персонажи, я разрушала в попытках освободиться. Разрушала и отбрасывала дружбу, которую заводила Кэрол. Ставила на голову и отбрасывала идеи Уилли, когда чувствовала, что они вот-вот превратятся в догмы.
Жизнь за стеклом. Относительно терпимая живая смерть. Обжигающий страх перед прикосновением, Способным навсегда разбить стекло, СброситьБрюн был необычным. Он выделялся из толпы. Был молчалив, держался на отшибе — но было и что-то еще, что-то, отличавшее его от остальных. Другие, когда хотели узнать меня поближе, завязывали со мной разговор. Брюн просто приходил и сидел рядом. Общаться он умел, но обычными способами общения до него было сложно достучаться. Он тоже чувствовал, что я не такая, как все. Мы встретились — и весь мир для нас исчез.
Никогда — со времен девочки, встреченной в парке, когда мне было три года — никто так меня не зачаровывал. Я ли жила в его мире, или он в моем? Быть может, оба мы существовали в мире, совершенно не похожем на «общий» — а я никогда до сих пор не встречала человека, который живет там же, где и я.
Мы с Брюном постоянно оказывались рядом. О том, что чувствуем, не говорили — просто чувствовали это и молчали, ибо уважение к личному пространству другого человека призывало нас к молчанию.
В сущности, мы почти не общались напрямую. Просто разговаривали о природе, о вещах вокруг нас, обсуждали фильмы или стихи, нами прочитанные или написанные. О том, что означает для нас то или другое, мы не говорили вслух. Каждый из нас говорил скорее с самим собой, чем с другим — и просто оказывал другому честь, позволяя стать слушателем.
Я расчесывала Брюну волосы. Он покупал мне завтрак, и мы ели вместе, сидя на траве, под особым деревом. Смотреть друг другу в глаза нам было очень трудно — и, когда это все же случалось, меня охватывало все то же пугающее чувство потери себя.
Люди говорили, что мы любим друг друга. Я обиженно требовала, чтобы они не унижали то, что происходит между мной и Брюном, сравнивая это с обычными человеческими отношениями.
За год мы с Брюном очень сблизились, однако я так и не перестала бояться и страшно нервничать в его присутствии. Иногда даже смотреть на него казалось мне какой-то пыткой, почти нестерпимой. Как правило, рядом с ним я дрожала и запиналась. Он был очень на меня похож и знал, как вести себя в таких случаях — просто смотрел в пространство, не давая мне догадаться, что что-то заметил.
Он принимал меня просто и безусловно, так же, как я его — и это позволяло нам быть рядом не «друг для друга», а… просто быть.
Мы не старались отчаянно дотянуться друг до друга, как было бы в «их мире». Единственное, что было важно, — что кто-то мог коснуться меня эмоционально в «моем мире».
Однажды мы как-то случайно взялись за руки. Я пришла в ужас. Боль от эмоционально окрашенного прикосновения оказалась почти нестерпимой. Мы сели рядом, не разнимая рук, и молчали, привыкая к этому новому чувству. Мне казалось, я вот-вот умру.