Никто об этом не узнает

Навьер Рита

— Вот зачем ты всегда лезешь на рожон? Зачем нарываешься постоянно? Родителям и так сейчас очень трудно. Дома обстановка такая тяжёлая, просто невыносимая. А ты своими нападками только всё усугубляешь, — нудил Артём, таращась на Максима круглыми, как плошки, небесно-голубыми глазами.

Глаза его — отцовское наследие. А от матери достались брату светлые, почти белые кудри. Вот и получился в результате слияния их хромосом этакий херувимчик, нежный и хрупкий с виду. Да и внутри не кремень, а так, зефирка, потешался над ним Максим. Но кремень, не кремень, а Артём мог быть иногда очень назойлив. Нотации вон пытался читать, хотя младше на два года. И вообще любил

толкать правильные речи.

Правда, с Максимом сильно-то с речами не разгонишься. Уж он умел заткнуть братца. Давно заметив, что того вгоняют одновременно в краску и в ступор любые намёки на секс, он изгалялся вовсю, дай только повод.

«Меня такие вещи не интересуют!», — обычно розовел, смущаясь из-за какой-нибудь очередной скабрёзности, Артём.

«Такие вещи интересуют всех, — ухмылялся Максим, — а особенно тех, кто это отрицает».

Для самого Максима вопрос взаимоотношения полов если и не стоял на первом месте, то был в числе очень волнующих и каждую девушку он оценивал с единственным подходом: хочу — не хочу.

Раньше сильно преобладало «хочу», теперь он стал гораздо разборчивее и притязательнее.

Опыт появился потому что. Ну и девушки виноваты — разбаловали.

— Ведь кому ты хуже делаешь? — не отставал Артём. — Только себе! Отец и так всё время грозится отослать тебя в пансион, а ты как будто нарочно выпрашиваешь. Да и отцу самому сейчас очень плохо. Ты думаешь, ему нужна эта деревенская Алёна, о которой он даже знать ничего не знал до последнего времени? Разумеется, нет! Если б та журналистская коза не выкопала про дочь…

— Свали, а? — На этот раз на душе было настолько муторно, что даже пошлить и смущать зануду-Тёму не тянуло.

В общем-то, младший был прав. У отца и впрямь чуть апоплексический удар не случился, когда всплыла эта стародавняя история с внебрачной дочерью.

Оказывается, в далёком девяносто шестом году, восемнадцать лет назад, их достопочтенный глава семейства, будучи студентом, крутил шашни с какой-то деревенской клушей, пока их курс целый месяц помогал затрапезному колхозу с уборкой картошки. Обычная история, только вот клуша «залетела». Отец тогда открестился от неё всеми правдами и неправдами — ну это он умел, а спустя полгода преспокойно женился на другой. На их матери. Правильно, зачем ему деревенская матрёшка, когда тут так удачно подвернулась губернаторская дочка? И не беда, что не слишком красивая, не слишком умная и с младенцем невесть от кого. Зато папа у неё всемогущ. Был. Сейчас их дед, понятно, отошёл от дел, но зятя, спасшего дочь от позора, успел хорошо продвинуть.

И вот теперь, когда отец уже сам выдвигался в губернаторы на второй срок, появилась сия мерзкая статейка. Новость эта, как чумная пандемия, разлетелась по всем местным газетам и сайтам. Мусолили пикантные подробности, гневно вопрошая, как такой аморальный тип может быть губернатором?!

«Половину, — утверждал отец, глотая успокоительные капли, — присочинили. Не было такого!».

Однако и правды вполне могло хватить, чтобы запятнать навечно его светлый образ примерного семьянина и лишить львиной доли голосов избирателей.

Эта деревенская матрёшка, как разнюхали журналисты, в конце концов спилась с горя после того, как господин Явницкий бросил её беременной. Считай, сгубил. А дальше и вовсе шла слезливая история о том, как бедная девочка росла, прозябая в нищете, пока губернатор купался в роскоши. А некоторое время назад её опустившаяся мамаша и вовсе умерла. Сироту отправили в приют. Там-то и всплыло чудесным образом имя Дмитрия Николаевича Явницкого, хотя

фамилия у неё была другая, по матери, Рубцова.

Максим ничуть не сомневался — девка сама и растрепала. Да и никто не сомневался. Даже странно, почему так долго помалкивала.

Скандал в прессе стремительно набирал обороты. Только ленивый не опубликовал её фото: нечёсаные тёмные патлы и круглые голубые глаза в пол-лица. И главное, не отвертишься — посмотришь на неё и никакого теста ДНК не нужно, и так всё видно.

Отец уже не просто злился, а паниковал.

Тогда Руслан Глушко, его политтехнолог и имиджмейкер в одном лице, предложил удочерить сироту.

«Позиции наши сильно пошатнулись, к сожалению. Так что это единственный выход из сложившейся ситуации, — втолковывал он, — если, конечно, мы хотим победы на выборах. Причём эта новоявленная дочь может наоборот сыграть нам на руку. Можно из этого состряпать красивую и драматичную историю любви. Какие-нибудь трогательные подробности сочинить, народ это любит и с удовольствием проглотит. Свидетелей я найду. Ну а дальше… дальше обстоятельства вас развели, но вы никогда не забывали свою первую любовь, а о дочери — ни сном ни духом. И тут вдруг такое неожиданное счастье свалилось. Понимаете, Дмитрий Николаевич? Счастье! На глазах у изумлённой публики вы разыграете этот спектакль, да так, чтоб за душу брало. И обязательно горячо поблагодарите ту журнашлюшку, которая всё это выкопала. Единственное, может, вашей супруге всё это не понравится… но тут уж придётся выбирать: или пост губернатора, или спокойствие Жанны Валерьевны».

Разумеется, отец выбрал пост, ни секунды не колеблясь, хотя мать и вправду была сильно против. Но на эти мелочи он наплевал и пошёл сверкать на всех каналах. Науськанный Русланом Глушко он очень достоверно изображал радость, только вот дома потом ходил с таким лицом, будто его жестоко тошнит. Ну а когда увидел себя в новостях, счастливого и растроганного — брови домиком, голубые глаза заволокло слезой, — болезненно скривился и выдал такой забористый мат, что даже Максим удивился.

Только от этого ни черта нелегче. Во всяком случае, как бы отец ни корёжил физиономию, а эту девку он уже зовёт дочерью и требует к ней какого-то там отношения. А Максим для него был и будет ублюдком.

— Вот сразу свали… — вздохнул Тёма и скроил укоризненное лицо. — Пойми, никому из нас она не…

— Оглох, что ли? — вскипел Максим, придавив младшего тяжёлым свинцовым взглядом. — Тебе по репе стукнуть, чтоб дошло? Сгинул отсюда.

Артём посмотрел печально и, не говоря ни слова, вышел.

* * *

Максим думал, что отец тоже поедет за этой девкой. Но нет — в семь Дмитрий Николаевич заявился домой, раздражённый донельзя. Обругал горничную ни за что ни про что; сцепился с матерью, довёл до слёз, хотя у той и без того глаза весь день на мокром месте; прикрикнул на Максима, ожидаемо нарвался на ответное хамство, но разгорающийся скандал вовремя пресёк телефон.

Звонил водитель, сообщил, что нашёл, посадил, везёт…

Лицо Дмитрия Николаевича тотчас обрякло и посерело. До этого звонка он нервничал, психовал, кипятился, но как будто до последнего на что-то надеялся. Хоть и непонятно, на что тут можно было надеяться. Но теперь у него словно руки опустились, как у человека, который, устав трепыхаться, смирился с неизбежным злом.

За ужином висело траурное молчание. Никто не ел, почти все блюда Вера, кухарка, уносила нетронутыми. Отец раз за разом смотрел на часы, а перед тем, как подняться из-за стола, пробурчал: «Должны быть к девяти».