Никто об этом не узнает
Шрифт:
И вдруг её осенило: Максим, он ведь просил её не встречаться с ними, но просил как-то скомкано, без разъяснений. Выходит, и он знал про этот спор? И тоже делал ставки? Или просто наблюдал? Интересно, как давно они поспорили? Как давно об этом знал Максим? До их первого поцелуя или после? Хотя какая разница? Даже если до, это ничего не меняет. Потому что если он такое допустил, если тоже способен на такую низость, то… слов просто нет.
И что ещё страшно — не сорвись сегодня Кристина в истерику, она бы так ничего и не узнала.
Вопросы
И в школу она в эту злополучную больше ни ногой. Успокоится и придумает какие-нибудь убедительные фразы для отца, чтобы перевёл её как можно скорее из этого элитного гадюшника.
Вечером отец вернул телефон. И это означало одно: он уехал. Всё…
И это хорошо, внушала себе Алёна, уливаясь слезами. Это хорошо, это правильно. Потому что забыть человека гораздо проще, когда его нет рядом. А забыть надо. Иначе как жить дальше? Ведь каждый раз, когда бы она его видела, сразу вспоминала бы об этом унизительном пари, о том, что влюбилась в чудовище, о том, какой доверчивой дурой была.
Нет, это очень хорошо, что они больше никогда не увидятся. Никогда. Только почему же от этого так больно…
Эпилог
Отец расстарался. Частных пансионов закрытого типа по стране не так уж много, но он выбирал, видимо, по расстоянию. Чем дальше, тем лучше.
Дед предлагал Максиму пожить у него, мол, с отцом он как-нибудь договорится. Однако дед тут явно переоценивал своё влияние. С тех пор, как он ушёл на пенсию, отец если и прислушивался к его словам, то лишь в самых незначительных вопросах. А так — плевать хотел и на старика, и на мать.
Максим это прекрасно знал, но в то же время понимал, что силой его тоже никто не сможет никуда отправить. Так что мог бы вполне покочевряжиться, но не стал. И даже не потому что отец предложил в качестве откупных ежемесячные вливания на карту. А просто вдруг осознал, что так будет действительно лучше для всех.
В своей семье он всегда был чужим и никому не нужным. Ну а класс, друзья… Когда-то, да ещё совсем недавно, Максим считал, что этого вполне хватало, чтобы восполнить недостаток тепла, доверия, общения. Но оказалось, всё это самообман. И там, и здесь — сплошная фальшь, сплошное притворство. Друг обернулся врагом. Миньоны отвернулись. Кругом предатели.
Она тоже его предала. И хотя тянуло к ней неимоверно, и то предательство её он простил, однако понимал — ничего у них быть не может. Слишком они разные. Слишком многое стоит между ними. И слишком много плохого уже произошло, на что нельзя просто закрыть глаза, перешагнуть и жить дальше, как ни в чём не бывало.
Поэтому Максим
Только одно не давало покоя: он так и не рассказал ей толком. В тот их последний день не получилось: сначала почему-то не мог, язык не повернулся сказать в лицо такое. Ну и не успел, в итоге. А теперь извёлся.
Попытался с ней связаться — тщетно. Была даже мысль сообщить всё отцу. Это, конечно, последнее дело, но теперь-то уже что? Ведь со своими одноклассниками он вряд ли ещё встретится. Однако решил оставить этот вариант про запас. Попросил Кристину. Та возмущалась, ругалась, отказывалась, плакала, просила не забывать, писать, звонить, когда-нибудь обязательно встретиться, пообещала, что расскажет. И рассказала…
Только отец всё равно узнал. От самой Алёны. Об этом Максиму спустя время доложила мать.
Скандал был грандиозный. Отец метал громы и молнии, грозился посадить всех, начиная от Аллочки и заканчивая директором гимназии. Самолично ездил и к Мансурову, и к Шилову, и даже руки распустил. Серьёзно так распустил. Шилову даже челюсть вроде как сломал, и тот написал заявление. Мансурову тоже досталось.
В конце концов всё это дело замяли, но с выборами отец пролетел. Ещё бы — вездесущие журналисты на всю область ославили его за «избиение младенцев».
— А мог бы, между прочим, потягаться, Руслан Глушко уверял, — причитала мать. — Если бы рассказал прессе про то, что мальчишки спорили на эту… Руслан убеждал его, говорил, что тогда эта история наоборот сыграет нам на руку, потому что народ любит не законность, а справедливость, особенно когда дело касается таких вот тем. Но Дима упёрся и всё тут. Не хочу, сказал, чтобы её имя полоскали. Видите ли, ей и так плохо, бедненькой! Ей, видите ли, нужно поскорее забыть эту грязную историю! Ей! Это нам плохо! Столько беды она нам принесла! Ведь как хорошо жили, — мать уже вовсю рыдала в трубку. — А она появилась — и всё, всё вверх дном перевернула. И Дима совсем с ней с ума сошёл. Отдал её в другую школу, в языковой лицей. Бешеные деньги платит! И всё мало — постоянно какие-то курсы для неё подбирает, в театр, на всякие выставки водит. Какой-то кошмар…
— Всё, мам. Мне пора, меня зовут, — соврал Максим и отключил телефон.
Да, ему всё ещё было интересно знать, как они там, как она, всё ещё при звуке её имени болезненно сжималось сердце, но лучше будет оборвать всё разом, чем растягивать эту агонию. Потому что теперь назад дороги нет. Теперь у него другая жизнь. Новая жизнь. И в этой жизни уж точно не будет места чувству, его больной, мучительной любви.
Да, сейчас он уже мог признаться себе — любил. Пусть уродливо, пусть неумело, но любил. И до сих пор ещё любит, но никто об этом не узнает…
Конец первой книги.