Нищие
Шрифт:
Цыганка не успела сказать и слова, как Суп взял её за то место, что у женщин называется талией, легко перевернул вниз головой и, прижав цепкими руками хрипящую тетку к груди, начал вместе с нею подпрыгивать.
Из многочисленных потайных карманов на паркет вылетели перевязанные резиночками пачки денег, какие-то коробочки с парфюмерией, предметы дешевой бижутерии.
Яхтсмен, глядя на этот клоунский номер, расхохотался, вышел из-за стола и поднял четыре пачки с купюрами. Теперь он понял, что цыганка была из аппарата управления операцией "Монахиня". И, видимо, Савеловский вокзал был её последней точкой во время обхода и сбора пожертвований. Суп её взял в тот момент, когда она ещё не успела поменять мелкие купюры, сданные савеловскими монахинями, на крупные, как это она успела сделать с деньгами, собранными
Яхтсмен опытным глазом определил, что в перевязанных пачках - не меньше восьми миллионов рублей. * Оставь её в покое, Суп, - приказал Яхтсмен, - и этого добра хватит, чтобы догадаться, какого пингвина ты сюда приволок.
Суп тут же разжал руки, и цыганка, упираясь ладонями в пол, чтобы не грохнуться всей свой массой, как мешок с опилками, сползла с быка.
Пока она сидела на полу, растрепанная, размазанная, поправляя свои юбки и кофточки, Яхтсмен, словно заправский кассир пересчитал деньги. Было восемь миллионов пятьсот тысяч. Если учесть, что дневной сбор с одной группы монашенок, равнялся, как правило, полутора миллионам, то значит, цыганка успела оприходовать выручку у шести групп монахинь. Или же с двух автомобильных пробок. Яхтсмен знал, что одна автопробка постоянно образовывалась на Нижней Масловке. А где же на Савеловском могла быть ещё одна ? "Стоп!
– догадался Яхтсмен, - так они трясли автомобилистов, паркующихся около самого вокзала!"
Смех и веселое настроение покидали Яхтсмена и ярость все больше заполняла клетки головного мозга - полторы тысячи баксов с двух точек! Очень неплохо. С его точек! С его территории! * Так, - сказал он, глядя на неё с ненавистью, - если будешь крутить - ни табора, ни своих детей больше не увидишь.
Цыганка всем телом повалилась на пол, обхватила голову руками и надрывно завыла. Она догадалась, что из-за своей жадности попала в лапы организованной преступной группировки. Она, сама занимающаяся криминальным мошенническим бизнесом, понимала, что просто так ей теперь отсюда не вырваться. Здешние ребятки заставят её сказать все о "сборе денег в пользу храмов", о своем таборе, о тех, кому она сдавала выручку. Но она также понимала, что за передачу всей этой информации в таборе её по головке не погладят. Самое малое наказание, что ей грозит, так это дикие побои. Но и здесь её тоже не пожалеют. Мало того, избиение может закончиться зверским убийством. Да и знала она, пожилая женщина, что не выдержит всех пыток и побоев, которым она подвергнется за молчание. Говорить все равно придется... * Кому отдавала деньги? * В общую кассу табора. * Сколько цыган в вашей группе работали монахинями? * Все женщины. Человек тридцать. Они были старшими групп. Монахинь же вербовали на вокзалах. * С вашими мужиками кто-нибудь из московских общался? * Не знаю, - пожала она плечами.
– К нам много разных русских приходит. С ними мужчины разговоры разговаривают. * А где сейчас разместился ваш табор?
Цыганка съежилась и опять заголосила: * Ой, не знаю я ничего. Не знаю.
Яхтсмен со всего размаха ударил ладонью цыганку по щеке: * Где твой муж и вожак табора живут? Быстро вспоминай! * Не знаю. Все по разным квартирам... * Говори, где вожак, сука!
– и он другой рукой выдал ещё одну пощечину. * В гостинице "Украина". * То-то!
– довольный допросом Яхтсмен вынул из пачки сигарету.
– В каком номере и как его зовут?
Но цыганка вдруг опустилась на колени и поползла в сторону стола, за которым в мягком кресле развалился Яхтсмен. * Не губи, дарагой! Если не скажу про вожака - вы убьете. Скажу - вожак убьет. Пожалей женщину. Пожалей её детей. Отпусти меня. Забери эти деньги, все забери. Только отпусти... * Хорошо. Иди...
– пуская дым в потолок, миролюбиво ответил Яхтсмен.
Цыганка, все ещё стоя на коленях, перестала причитать и подняла голову в сторону Яхтсмена. * Ты меня отпускаешь? * Да. Иди домой.
Она, не вставая с колен, задом поползла в сторону выхода из кабинета. Около дверей с трудом поднялась и, не отрывая взгляда от Яхтсмена и все ещё не веря в свое освобождение, переспросила: * Ты меня отпускаешь? * Да. Иди - иди.
Когда она повернулась к дверям, Яхтсмен посмотрел на Супа и еле уловимым движением щелкнул
Когда цыганка вышла на улицу и устремилась к автобусной остановке, трое братков уже сидели в "БМВ". Яхтсмен отрядил на слежку самых догадливых быков из своей команды.
Он вышел в холл, где сидели и резались в карты свободные от вахты братки и разрешил всем разъезжаться по домам. Он уже и сам было хотел покинуть стены офиса, но увидел в темном углу холла Борща. Тот, безучастный ко всем событиям, произошедшим в офисе в течение последних двух часов, задумчиво сидел в кресле и глядел в одну точку.
"Он и не думает линять из Москвы, - подумал Яхтсмен.
– И если его возьмут менты, то он может завалить всю контору".
Он снова направился в кабинет, бросив в сторону быков короткую фразу: * Суп, зайди ко мне на минутку.
Клички этих двух быков соответствовали их гастрономическим изыскам. Один уважал жирный борщ с большим куском мяса. Другой - вегетарианский супчик. Тот и другой ненавидели друг друга. "Вот и пускай Суп разберется, что вкуснее", - подумал Яхтсмен.
ГЛАВА 12. МАРГО
Маргарита поднималась по Тверскому бульвару к кинотеатру "Россия". Она шла на улицу Чехова, где в одном из подвальных помещений домов располагалась редакция газеты "Милосердие". Она договорилась встретиться с главным редактором издания ровно в одиннадцать дня. До встречи ещё было полтора часа, и Маргарита не спеша шла по бульвару, наслаждаясь необыкновенным солнечным днем, каких зимой в Москве бывает очень мало. Впрочем, на душе у неё было далеко не солнечное настроение. На вечерней планерке её шеф, префект округа, был очень озабочен проблемой увеличения численности бездомных людей в столице, которые, разместившись на улицах Центра, не украшали облик белокаменной. Заканчивая планерку, префект с горечью вздохнул, обратившись к ней: * Подумайте, Маргарита Павловна, как очистить улицы от этой просящей черни в рваных одеждах. Иностранцы от них шарахаются как от чумы. Прямо стыдно! * Куда их денешь, Дмитрий Яковлевич?
– парировала она его просьбу своим вопросом.
– У нас в округе только одна ночлежка и один распределитель. Милиция выгонит их с одного места, они переходят на другое - на той же улице, в том же переходе. Иногда собираем их, договариваемся с Восточным округом, где есть два распределителя. Но они не всегда соглашаются нам помочь - своих бомжей хватает... * Высылайте из Москвы, за сто первый километр, как это делалось перед Олимпиадой, ответил префект, не глядя в её сторону и начиная раздражаться.
– Найдите же, черт подери, какое-то решение! * Но вы же сами прекрасно знаете, что через пару дней тех, кого вывозили вместе с проститутками за пределы Москвы, были снова в столице, - не обращая внимания на повышенный тон префекта, ответила Белякова.
Префект, собиравшийся закончить планерку, зло посмотрел на начальника отдела социальной защиты населения. Его глаза ясно говорили: разве мне, Маргарита Павловна, нужно заботиться о бездомных, разве эта работа с бомжами и нищими не входит в ваши прямые обязанности? И какие к нему, префекту, занятому по горло строительством и созиданием, облагораживанием и окультуриванием, кормящим и дающим покой всему округу, могут быть вопросы? Разве она, Белякова, отвечая за кров и хлеб для нищих, не получает за свою работу зарплату?
Она прочитала в его глазах все эти вопросы, почувствовала все его недовольство и негодование, но решила не отступать, чего бы ей это ни стоило. Она тоже понимала, что если раз-другой не поставить решение вопроса по нищим на принципиальную основу, то на каждой планерке и совещании она будет каждый раз получать свою долю тумаков и шишек. С этой же пока неразрешаемой проблемой нужно бороться всем миром и по возможности постараться решить её раз и навсегда. Она собралась с духом и ответила: * Ровно сто лет назад, в прошлом веке, в зале Санкт-Петербургской Думы решался вопрос об устройстве сельскохозяйственных колоний для лиц, высылаемых из столицы за праздношатательство, нищенство, неимение и нежелание приобретать какую-либо работу или занятие... * Ну, вот, видите, улыбнулся префект, - оказывается, наши предки не только очищали город от бомжей, но и направляли их деятельность на созидание.