Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать
Шрифт:
В той дискуссии возражения искусствоведов были скорее презрительные, чем наставительные. Я догадываюсь, что высокоученные профессионалы не опускаются до объяснений очевидных для них самих вещей, принимая позу оскорбленных и потому оскорбляющих. Но перед широкими массами нас, обывателей, они могли бы сойти со своих высот и дать элементарные пояснения. Рассказать нам, что ценность картине художника придает, наряду с другими качествами, уловленное им мимолетное состояние природы или модели. Уловленное и переданное посредством щетинной кисти и нескольких однотонных красящих веществ! И снисходительно оценивая уровень нашего понимания объяснить нам, что та «полуулыбка, полуплач», которую удалось схватить памятью и изобразить кистью, появляется на лике
– и какие чувства в ней спрятаны.
Что касается «Черного квадрата», то это не живопись! – где краски? Ну, хорошо, существует монохромная живопись - но где композиция? Есть в этом черном квадрате композиция? Вы утверждаете, что ограничение черного поля рамками определенного размера и есть уже композиция? Вы сами понимаете несуразность такого утверждения и желаете приобщить «Черный квадрат» к изобразительному искусству соотнеся его с графикой. Но где рисунок, где линия, штрих, контраст, где все эти атрибуты графики? Не морочьте голову себе и другим! Поздний Пикассо – это искусство, может и искусственно препарированное, но искусство. Но «Черный квадрат» - это дразнилка рассерженного за что-то на публику Малевича. Это протест, выпендреж, «пощечина общественному вкусу» - из этой категории. Наконец сей кусок хорошо протертой мокрой тряпкой дежурным классной доски - приманка для снобов. Ну, Малевич, ну, молодец! Вдарил по снобам!
Изобразительное искусство – благодатное поле для спекуляций. «Он так видит!» - глубокомысленно, понизив голос, произносит иной экскурсовод перед картиной Эль Греко или Гогена. Да ничего подобного! Каждый художник видит мир таким же, как и каждый зрячий человек. Но так изображает! Он изображает модель или сцену в согласии с теми ощущениями, которые они у него порождают, в согласии с тем, какое впечатление хочет художник вызвать у зрителя. Возжелав изобразить куртуазную сцену в стиле своей эпохи Буше не может (не должен!) воспользоваться манерой Рембрандта или Рубенса, ибо он изображает не библейских персонажей, не античных героев и богинь, а милых простушек. Так же и Гогену не подобает изображать таитянок в той манере, в какой Буше изображает кокеток парижских салонов.
И неправы те снобы, которые насмешливо относятся к портретам работы Шилова. Портрет замечательной эстрадной певицы или почитаемого городского головы неуместно изображать кистью Модильяни или того же Гогена – заказчики обидятся! Их облик надо представлять в стиле рельефной цветной фотографии – это исчерпывающе! Другое дело прекрасная женщина и великий поэт – цветная фотография не может передать невыразимое, здесь уместна колдовская кисть или карандаш Модильяни.
И вот я утверждаю, что музеи и коллекционеры картин сами того обычно не сознавая (материализм, понимаете ли!) конденсируют в своих собраниях то самое скрытое и непознаваемое, что Всевышний положил в основу Мира. Истинные художники (а не копиисты с природы) запечатлевают в портретах или в пейзажах Тайну Тайн – их кистью и взглядом руководят Небеса.
Этому отдаленно подобна способность современной компьютерной программы скрыть в портрете Джоконды секретный текст. Без проблем.
Инструментами запечатлевания Божественного являются в равной степени и кисть, и перо, и объектив фотокамеры.
Вы думаете, что великие откровения танцоров или актеров исчезают во времени? Отнюдь! Западая в сознание (или в подсознание?) зрителей оно, это откровение, воплощается в разного рода конденсаты (не бойтесь этого технического термина) – в картины, в музыку, в поэзию.
Иной читатель этих строк вопросит – а что же проза? Почему я не упомянул
«В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, - никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея».
Или:
«Иногда по ночам надвигались с гор страшные тучи, шла злобная буря, в шумной гробовой черноте лесов то и дело разверзались волшебные зеленые бездны и раскалывались в небесных высотах допотопные удары грома. Тогда в лесах просыпались и мяукали орлята, ревел барс, тявкали чекалки…».
Или:
«На ослепительных известняках Херсонеса, там, где обломки мраморных колонн высятся словно не догоревшие свечи на застолье гигантов, ночной ливень смыл с раскопанной платформы наслоения желтой глины, и перед взором пораженных археологов предстал белый монолит с кругловатыми алыми вкраплениями - будто огромный пласт овечьего сыра с вдавленными в него каким-то шутником зернами граната».
А? Как это вам? Особенно последний пример, а?
Или вот еще:
«В Куоккале на пыльном чердаке на дне старого деревянного сундука, почерневшего и морщинистого, скрывался кусок пергамента с записью неведомо кем и когда произведенной».
Тоже не плохо, не правда ли?
Глава 18
После посещения Эрмитажа Камилл пообедал в ресторане на Невском и покинул его в весьма хорошем настроении. Глядя на многолюдье проспекта, он задумался, чем бы заполнить оставшуюся часть долгого летнего дня.
Он неоднократно бывал в этом городе и прежде, но все прошлые поездки были связаны в основном с научными командировками, с симпозиумами и семинарами. А вот так, вроде бы бесцельным гостем он, пожалуй, был здесь впервые.
«Не съездить ли мне на Карельский перешеек?» – задался он вопросом, и ответил сам себе: «А почему бы и нет!» - и вспомнил нынче далекого друга Валентина.
На электричке он без проблем доехал до платформы Зеленогорск – так нынче именовался славный городок Териоки. До октябрьской революции, когда Финляндия входила в состав России, в Териоках жили и отдыхали многие известные деятели русской культуры. Вновь Териоки стали российскими после войны 1939-го года. А в сорок восьмом году в компанию борьбы с иностранщиной это красивое название поменяли на пошлое «Зеленогорск». Кстати и находящийся от Териок километрах в десяти поселок Куоккала переименовали тогда же в «Репино». Выдающийся художник Илья Репин, знаменитая дача которого находилась в Куоккале, несомненно, был бы против такого переименования.
…Раньше звали Териоки, А теперь «Зеленогорск». Перекроим, если надо, Все, что есть на лад, на свой. Аю-Дагом прежде звали, А теперь «Медведь-горой». Благозвучьем баловаться Нам идейность не велит: Стал «Советском» называться Музыкальнейший Тильзит. Дайте срок, переиначим И Ташкент, и Сахалин. А пошлет Господь удачу – Рим, Женеву и Берлин!