Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать

Шем Айдын

– Хорошая погода сегодня! – такую непритязательную фразу бросил водитель для затравки.

– Погода замечательная, но настроение у меня испортилось от вида на автобусной станции, - высказался Камилл.

– А что так? – удивленно поднял брови водитель.

Камилл рассказал о человеческих гуртах, о грязи и наглых таксистах.

– Да-да! Ведь сегодня же воскресенье!
– засмеялся водитель, - По воскресеньям со второй половины дня автобусы загоняют куда-нибудь подальше, а людей морят до вечера. Вечером подъедут разные машины, служебные автобусы, например, или даже грузовички, и за приличный калым повезут измученных людей по разным направлениям. А от заработка отстегнут и автобусникам, которые, к тому же, получили полдня

отдыха. Понимаете? Кроме того, и таксисты, эти хищники, подзаработают неплохо.

Водитель и пассажир посмеялись вместе над изощренностью местных транспортников.

– Сами-то вы давно в Крыму?
– спросил Камилл, обративший внимание на некую отстраненность водителя от здесь происходящего.

– Давно, в шестьдесят втором переехали!
– отвечал водитель, круглолицый с залысинами мужчина лет сорока, похоже, что весельчак и любитель поговорить.
– Вот, машину купил, гоняю по дорогам.

– Климат крымский, небось, привлек?

– Сам я с Запорожья, с теплых краев. У нас климат почти такой же, только моря нет. Да что от этого моря? Детей жена иногда возит на пляж, а сам за лето раза два если искупаюсь, то хорошо. Верчусь все, жизнь такая.

– Видно получается, - с намеком на новую машину сказал Камилл.

Водитель засмеялся:

– Я в потребкооперацию перешел, а до того в системе госторговли работал. А вы откуда будете?

– Я москвич, по науке работаю. У нас доходы не те, - смиренно произнес Камилл.

Водитель хмыкнул:

– Зато спокойно спишь. А тут по краю ходим, - и он посерьезнел.

После паузы Камилл поинтересовался:

– Как тут татары? Возвращаются, я слышал?

Водитель нажал на газ, обгоняя грузовичок с изрыгающей черный дым трубой.

– У-у, зараза! Расстреливать надо тех, кто такие машины из гаража выпускает!
– он посмотрел в зеркальце заднего обзора и еще раз газанул.

– Татары, говоришь? Им одно время разрешили возвращаться, но они стали нахальничать, и им опять запретили.

– Что, дома свои требовать стали?
– с невинным видом продолжил разговор Камилл, которого всегда интересовало отношение к этому вопросу нынешних крымских жителей.

– Да нет, - отвечал водитель, - дома их развалюхи уже. Они говорят, что в таких они не привыкли жить.

– Может быть, хулиганили, людям угрожали?

– Нет, они все смирные, хорошо одеты. Видно трудолюбивый народ. Только вот демонстрацию, говорят, в Симферополе устроили какую-то. А главное - как они сюда хлынули, так на Урале и в Сибири, куда их выселяли, заводы все остановились.

– А-а!
– якобы с пониманием протянул Камилл, оценив уровень информированности представителя местного населения, но все же задал еще один вопрос: - А за что их выслали из Крыма?

– А хрен его знает! Говорят за предательство, а разве предателей не было среди русских или украинцев? Вон, целая армия Власова, бандеровцы. Ты же понимаешь, весь народ вот так взять и выселить!

– Да, конечно, - согласился Камилл, уяснив себе, что враждебности у некоторых крымчан к татарам вроде бы нет, соображают, что к чему. Что касается бандеровцев, то о них ему в прошлом году попутчик в купе поезда, признав в нем крымского татарина, рассказывал вовсе не совпадающие с официальной версией подробности...

Потом беседа перешла, как часто бывает, на непредсказуемость погоды. Так и доехали до притулившихся справа от шоссе строений, оказавшихся автостанцией Старого Крыма. Камилл расплатился с водителем и пошел по указанной им дороге к центру маленького городка.

Собираясь в поездку Камилл ознакомился в библиотеке с доступной литературой о древнем Солхате. Вступая на его современные улицы, он вспомнил слова Карамзина о «великом и пространном городе», о множестве его украшенных «мрамором и порфиром» зданиях. Сейчас же если что и заслуживало удивления путешественника, то только убогость и нищенский вид нынешних построек. Однако здесь

не было той замусоренности, которая так поразила Камилла в Феодосии – городок, несмотря на облупленные стены домов, выглядел чистым. Справа от себя Камилл увидел небольшой, но тенистый сад с детскими качелями, с аккуратными скамейками. Два льва почивали на своих ободранных постаментах по обе стороны от главного входа в «городской парк», и эта картина умилила Камилла своей игрушечностью. Что ж, можно понять имперских чиновников, осваивавших захваченные Россией города, которым хотелось иметь тут что-то, напоминающее столицу Империи. Ведь в татарском Крыму все для них было непривычным, чужим…

Камилл представил себе, как в этом садике играл в свое время военный оркестр, прогуливались, раскланиваясь, затянутые в мундиры мужчины под ручку с дамами в пышных юбках.

Моды в течение века менялись, но оставалась жизнь на чужой земле, жизнь напоказ, жизнь на вынос.

Камилл подумал о том, как выглядела эта демонстративная жизнь в глазах татар, чьи жилища остались не разрушенными только ниже, у реки Серен-Су. Удивлялись они, наверное, этим изрыгаемым из больших медных труб звукам, громогласным, ритмичным, но лишенным мелодичности. Удивлялись тому, что этот гром может быть приятен слуху людей, этих странных людей, явившихся сюда, чтобы уничтожить их мир, норовящих внедрить на их земле нечто несуразное, не гармонирующее с крымской природой. Их, аборигенов Крыма, мир, установившийся в веках, был неспешен, мелодичен, тягуч, как тягуч звучащий пять раз в сутки с минаретов зов муэдзинов. В садах журчали фонтаны, заливались пением, перекрывая мощный хор цикад, свободные птицы, воздух был напоен ароматом цветов. Порой кто-нибудь из стариков подносил к губам зурну, и округу наполняла пленительная мелодия, дошедшая из таких давних времен, о которых не помнили не только люди, но и древние камни мечетей, караван-сараев, городских фонтанов. И только гора Агармыш и окружающие ее скалы все помнят, помнят и как рождались эти мелодии, помнят и язык стародавних предков, в последующих поколениях приобретших другую речь, но не изменивших ни звука в древних напевах, вобравших в себя дыхание этой земли, цвет этого неба.

Помнит гора Агармыш и предков этих предков, впервые пришедших по руслу реки в здешние дремучие леса, побеждая пещерных медведей и огромных лесных кошек, полосатых, с длинными острыми клыками. Тогда и получила Гора первое свое имя, звучавшее иначе, но смысл которого был тот же - Белая, Белеющая. Тысячелетия прошли для Белой Горы как проходят для людей минуты, и не знали люди в тех прошлых тысячелетиях войн, набегов, порабощения. Потом наступили времена, когда стали появляться в долине у Горы другие племена, гремела медь, звенела бронза, бряцало железо. Но сражения были короткие и не губительные. Некоторые из пришельцев выбиралась с Полуострова, и шли они дальше, туда, куда уходит за горизонт Солнце, другие оставались и смешивались с потомками тех, которые пришли сюда первыми, привнося, однако, в их характер беспокойство и желание узнать, что там, за горизонтом. Быт обитателей расчищенных от леса земель у Горы мало менялся, однако древние мелодии теперь обретали слова на новом языке, в танцы проникали иные движения. Тем не менее, Белая Гора не переставала в сменяющих друг друга поколениях узнавать черты тех людей, которые много тысяч лет назад впервые пришли к ее подножью.

Настала эпоха строительства городов. Когда стали возводить на Полуострове каменные дворцы и мечети, то добываемый в карьерах мрамор и порфир перво-наперво везли сюда, в Солхат. И возник на левом берегу реки Серен-Су у горы Агармыш прекрасный город фонтанов и садов, город богословов и философов, астрологов и астрономов, город музыкантов и танцовщиков, состоятельных купцов и щедрых покупателей.

И именно сюда, в город у подножия горы Агармыш, шли караваны с дарами от султана Египта - с золотом, с драгоценными камнями, с восточными пряностями и благовониями…