Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать

Шем Айдын

– Когда я узнала, что его фамилия Петров, я не могла поверить, - говорила между тем полненькая татарочка Тевиде, жена товарища Петрова.
– Нет, я его фамилию не взяла, он должен мою взять!

– Да пусть остается!
– смеялся «Николай Николаевич».
– Если русские опять нас будут выселять, то меня не тронут, только Тевиде с детьми заберут. Потом я их найду и привезу назад.

– Ничего себе шуточки!
– печально заметил Камилл.

Разговор теперь, после раскрытия тайны товарища Петрова, шел по-татарски, только отдельные фразы иногда звучали на русском языке.

– А что, каждого из нас могут выслать хоть сегодня, -

заметил Ремзи, которого из нынешнего дома еще не выселяли, но дважды делали это, когда он купил старый дом в Бахчи-Эли.

– Да, - печально произнес Фуат, - только Февзи и товарищ Петров останутся.

Посмеялись опять, но на этот раз как-то невесело.

– Кульмектен башка не кала?
– сказал Ремзи.
– Что еще нам остается, как не смеяться. Уже отплакали.

Между тем двор наполнился запахом поджариваемой на углях свежей баранины.

– Как же у тебя с деньгами, если у тебя два дома отняли?
– спросил Камилл.

Ремзи улыбнулся:

– В первый раз, когда нас всех посадили в «черный ворон», я выскочил из машины и побежал вниз к виноградникам. Стрелять они не стали, а догнать меня хрен смогли. Жену и сыновей повезли в район, в капезе, а вещи, и новый телевизор тоже, отвезли в колхозный сарай. Ты представляешь, как мои сыновья, одному восемь, другому шесть, как они эту власть ненавидят? Ну вот, а я, значит, вечером к Степану прихожу. Вот, говорю, возьми купчую, вот документы от нотариуса, давай мои деньги все до копейки.

– Он обосрался и вернул деньги?
– зло ухмыльнулся Камилл.

– Да нет, он мужик хороший, - Ремзи поморщился.
– Конечно, деньги вернул. Выпили мы с ним, заночевал я у него, а утром пошел в милицию сдаваться. В первую очередь деньги в сберкассу положил и сберкнижку Степану отдал.

Фуат между тем поднес блюдо с еще шипящим на шампурах шашлыком. Гости стали рассаживаться вокруг стола, а Февзи разлил по стаканам крымское вино.

– Хафизе, вы где? Идите, мужчины проголодались!
– окликнул Фуат жену, которая вместе с тремя гостьями удалилась в комнату.

– Сейчас, сейчас! Уже идем!
– смеющиеся чему-то женщины тоже поспешили к столу.

– Ну, за что пьем?
– спросил Фуат, когда все расселись. – Ну, хорошо, я предлагаю выпить за возвращение всего нашего народа в Крым!

Тост, естественно, был всеми поддержан.

– Отличное вино, - заметил Камилл, нисколько не лукавя: холодное белое вино, действительно, было превосходным.

– Это у нас Ремзи большой винодел, - улыбнулся Фуат, а Ремзи скромно заметил:

– Да какой из меня винодел, я потомок карасубазарских ремесленников. Но прошлой осенью из купленного винограда два бочонка залил, красного и белого. Красное все выпили, белое до нового урожая еще дотянет.

– Красное сладким получилось, - рассмеялся Фуат, - женщинам очень нравилось, они его и прикончили.

– Да уж ты скажешь!
– возразила Мерьем.
– Это вы пьете, мы только пробуем.

В непринужденной беседе быстро очистили от душистой баранины первые шампуры.

Фуат вышел из-за стола и минут через пять принес вторую партию шашлыков. Трапеза продолжалась, но уже в более неспешном темпе.

– Ну вот, - запив кусок мяса вином, Ремзи продолжил свой прерванный застольем рассказ. – Пришел я в милицию сам, поорали на меня, потом вывели Мерьем и мальчишек из камеры, матюкнулись еще несколько раз, не стесняясь женщины и детей, посадили нас всех в «уазик» и вывезли

за Перекоп. Чуть ли не к Мелитополю довезли и там высадили в голой степи. На рассвете мы все уже были в Бахчи-эли, взломали замок и вошли в дом. Детей жалко было, им пришлось всю ночь не спать, пока не нашлась попутная машина, шофер которой согласился завезти нас в нашу деревню. Хоть много денег запросил, но довез как надо. На следующий день жена с детьми уехала в Узбекистан, а я занялся, как ни в чем не бывало, огородом. Степан не возражал, мы договорились, что если обойдется, то сделку восстановим. До самой осени меня не трогали, а в сентябре прибыла машина с пьяными дружинниками, которые под присмотром милиции побили меня, засадили в милицейский газик, а дом на моих глазах снесли бульдозером. Я смеялся и говорил, что дом не мой, что хозяин его Степан, русский человек. Но эти холуи выполняли приказ, им было все равно. И мне было все равно, я с огорода урожай продал, вещей моих в доме никаких не было, только матрац старый да кастрюля с ложкой, и еще жестяной чайник со стаканом. А Степан еще в выигрыше окажется…

Камилл покачал головой:

– Жалко человека, какой же выигрыш ему может быть? Ведь его имущество пострадало?

– Степан хороший мужик, - повторил Ремзи.
– Сейчас судится с колхозом. Я, говорит, этих фашистов заставлю мне на участке новый дом построить, а потом опять тебе продам за ту же стоимость, говорит. Суд он точно выиграет, дом-то разрушили при свидетелях! Но я вскоре здесь недалеко в совхозе жилье купил. Большой дом, под бульдозер такой не пустят.

«А если пустят?», хотел спросить Камилл, но спохватился: и без того он, столичный житель, много глупых вопросов здесь задавал.

Крымчане увидели, какое впечатление произвел на москвича рассказ Ремзи, и Фуат счел нужным добавить:

– Ты думаешь, это единственный случай? Я лично знаю двадцать человек, чьи дома разрушили бульдозером, а по всему Крыму таких случаев намного больше. Ты знаешь, сколько людей осталось нищими из-за этого? Дом разрушен, вещи унесли пьяные дружинники – и семья голая, как в сорок четвертом году!

– А дружинники…, - начал было Камилл, но Ремзи опередил его своим ответом:

– Дружинники не местные, их привозят из других районов. Обычно это учащиеся крымских техникумов, куда приезжают со всех концов страны. А местные жители, хоть и настроены против нас, но в грабежах участие обычно не принимают.

– Иногда даже защищают своих татарских соседей, - сказал Ремзи.

«Итить твою мать, - думал Камилл, - живу я в Москве, общаюсь с приехавшими из Узбекистана татарами, борцами за народное дело, разговоры умные ведем, а здесь господствует насилие, самая жестокая борьба здесь идет, в Крыму».

Было, конечно, естественно, что со временем борьба народа переместиться в Крым. Но чтобы вот так по-фашистски на виду у всей планеты зверствовали!

К Камиллу подошел Февзи и произнес улыбаясь:

– Как здоровье отца? Мы с ним в тюрьме и в лагере рядом были.

– Как?
– воскликнул Камилл и пригляделся к новому знакомому, пытаясь соединить его образ с лицами на привезенных отцом из лагеря фотографиях.
– Так-так, узнаю! Ты Февзи из Чирчика, верно? Из-за стихов своих погорел?

– Да, - Февзи усмехнулся.
– За одно наивное стихотворение. Учительница выдала любимая.

Мужчины обнялись, и Февзи вкратце рассказал о перипетиях своей жизни, которые и нам в достаточной мере известны.