Низина
Шрифт:
Каждый вечер, когда они запирались в своей комнате, Бела чувствовала облегчение, знала: никто уже не войдет. Лежа к ней спиной, с лысой головой и голый по пояс, отец казался каким-то совсем другим человеком. Вставал он раньше Белы. Когда она просыпалась, он, уже совершивший утреннее омовение и одетый, ел манго, вгрызался зубами в его сочную мякоть. Занятие это явно было для него привычным делом.
На завтрак Беле подавали хлебец, поджаренный на открытом огне, подслащенный йогурт и бананчик в зеленой кожуре. Бабушка наставляла Дипу,
Насмотревшись на то, как Бела пытается есть руками рис и чечевицу, бабушка велела Дипе купить ложку. Когда Дипа стала наливать для Белы воду из кувшина, стоявшего в углу на маленькой табуреточке, бабушка сказала:
— Нет, не эту. Налей ей кипяченой. Она же не здешняя.
По прошествии первой недели отец начал выбираться днем в город, сказал, что должен дать в местных университетах несколько лекций, а также встретиться с какими-то учеными — помощниками в его проекте. Поначалу Белу это расстраивало — она не хотела оставаться в доме с бабушкой и Дипой. Все смотрела отцу вслед через решетку на террасе — как он идет под зонтиком, чтобы уберечь свою лысую голову от палящего зноя.
Целый день она нервно ожидала его возвращения — когда он позвонит снизу, когда ему на веревочке спустят ключ, когда он отопрет ворота и поднимется к ней. Она очень боялась, что его поглотит этот громадный город, ветхий и одновременно величественный, который она видела из окошка такси в день приезда в Толлиганг. Ей очень не хотелось, чтобы так или иначе отец стал добычей этого древнего хищного города.
Однажды Дипа предложила Беле пойти с ней на базар, а потом прогуляться по узеньким улочкам квартала. Они пошли мимо маленьких зарешеченных окошек с занавесками, натянутыми на проволоку. Мимо прудов с берегами, заваленных мусором и заросших какой-то пышной зеленой ботвой.
На этих тесных улочках, зажатых с обеих сторон каменными стенами оград, их на каждом шагу останавливали люди и набрасывались на Дипу с расспросами: кто такая Бела и почему она здесь?
— Внучка моей хозяйки.
— Дочка старшего сына?
— Да.
— А мать приехала?
— Нет.
— Ты понимаешь нашу речь? Ты говоришь по-бенгальски? — спрашивала Белу какая-то женщина, беззастенчиво разглядывая ее. Глаза ее были недобрыми, кривые зубы все в каких-то пятнах.
— Немножко.
— Нравится тебе тут?
Бела так хотела с утра выйти из дома, прогуляться с Дипой на базар, обследовать место, ради которого она проделала такой длинней путь. Но сейчас ей вдруг ужасно захотелось вернуться в дом. Она прямо спиной чувствовала, как соседи следят за ними из-за занавесок.
Специально для Белы кипятили и охлаждали питьевую воду. Бабушка сказала, что Бела может простудиться — даже если на улице стоит жара. Воду для мытья нагревали, а если надо было, то
Дипа проводила ее во двор, вручила оловянный ковшик и говорила делать так: налить горячей воды, разбавить ее холодной из бочки, намылиться темным мылом и ополоснуться, при этом нужно было стоять в тазу, чтобы не тратить даже мыльную воду, которую потом сливали обратно в бочку.
Бела хотела сразу встать в бочку, чьи бортики показались ей подобием душевой кабины, но ей не разрешили. Поэтому она мылась прямо так, на открытом пространстве, безо всяких стен, рядом с ворохом грязных тарелок и кастрюль, ожидавших своей очереди. Под присмотром Дипы, а также банановых пальм и сидевших на них ворон.
— Вам надо было приехать не сейчас, а попозже, — сказала Дипа, вытирая ноги Белы клетчатым полотенцем, грубым, похожим на посудное.
— Почему?
— Тогда будет праздник Дурга-Пуджо. А сейчас одни только дожди.
— Зато я здесь отмечу свой день рождения, — сказала Бела.
Дипа говорила, что ей то ли шестнадцать, то ли семнадцать. Когда Бела спросила Дипу, когда у нее день рождения, та сказала, что точно не знает.
— Ты не знаешь, когда родилась?
— В месяц «басанта каль».
— А это когда?
— Когда кокилы начинают петь.
— А в какой день именно ты отмечаешь день своего рождения?
— А я не отмечаю.
На солнечной террасе бабушка натерла руки, ноги и голову Белы каким-то сладковатым маслом из стеклянной бутылочки. Бела послушно стояла в одних трусиках, словно маленький ребенок, держа руки вдоль туловища и расставив ноги.
Потом бабушка расчесывала Беле волосы, пальцами расплетая спутавшиеся пряди. Она подолгу держала их в руках — разглядывала.
— Мать не учила тебя завязывать волосы?
Бела покачала головой.
— А в школе у вас этого разве не требуют?
— Нет.
— Тебе нужно заплетать косы. Особенно на ночь. Сейчас пока две, а потом, когда станешь постарше, одну.
Мать никогда не говорила ей ничего про косы, сама носила короткую, как у мужчины, стрижку.
— У твоего отца тоже были такие волосы. Непослушные. Особенно в сырую погоду. И он не давал мне прикасаться к ним. Да ты даже на фотографии можешь увидеть, какой беспорядок был у него на голове.
Обедала Бела в бабушкиной спальне. Дома в Род-Айленде она привыкла есть рис, но здесь он был какой-то слишком острый и почему-то не белый. Иногда попадались крошечные камешки, которые не выбрала Дипа, они противно скрипели во рту, и этот хруст отдавался в ушах.
Обеденного стола в комнате не было. Вместо него на полу расстилали расшитое покрывало, на него ставили блюда с едой и на нем же сидели. Бабушка устраивалась в сторонке, поджав под себя ноги и сложив на коленях руки, и наблюдала, как Бела ест.