Нобелевская премия

Эшбах Андреас

Значит, человека, чей офис мне предстояло в ближайшее время обыскать, зовут Рето Хунгербюль.

Я отложил папку в сторону и впервые за долгое-долгое время подумал о Лене.

Лена Ольсон, так её звали, но сейчас она наверняка носит другую фамилию. Ей сейчас должно быть тридцать пять, надо же, трудно поверить. И с чего это вдруг я подумал о ней именно сейчас?

Я встал, чтобы задёрнуть занавески. Стоя голым у окна, я попытался определить комнату, в которой сегодня днём раздевалась женщина, но мне это не удалось. И вовсе не это вызвало мои мысли о Лене,

нет…

Мне вспомнилась беременная женщина перед зданием «Рютлифарм». Вот что явилось катализатором. Лена непременно хотела детей, а я был решительно против. Это был основной конфликт наших отношений, если это можно было назвать отношениями.

Без сомнения, Лена любила меня – тихо и самоотверженно, – я боюсь применить слово «преданно», хотя оно лучше всего характеризовало положение дел. Она приняла то обстоятельство, что у меня есть и должны быть свои тайны, что моя профессия – нелегального свойства и что нельзя спрашивать, где я был, если я отсутствовал ночь или дольше. И я должен признаться, что далеко не всегда мои отлучки были сопряжены с работой. Внешность у меня не самая омерзительная, и противостоять соблазну чужих спален мне было иной раз даже труднее, чем притяжению чужих офисов.

Лена. Я так и вижу её перед собой, как она в последний раз пришла ко мне на свидание в тюрьму. Как она сидела по другую сторону стекла, бледная, с тонким лицом, наполненным сдержанным свечением, которое уже не имело отношения ко мне. Она с кем-то познакомилась. Я и сейчас слышу её голос, как она сказала: «Понимаешь, с ним мне, конечно, не так, как с тобой. Но он хочет, чтоб была семья… и я хочу того же. Ты ведь знаешь».

Знаю, сказал я. Всё в порядке. И то, что она больше не приходила, я тоже понял. Каждый старается утолить свои собственные потребности, насколько возможно; в этом и состоит жизнь. Я пожелал ей всего самого лучшего, как говорят в таких ситуациях, и потом постарался больше не думать об этом.

В моих чреслах что-то болезненно заныло, доходя до самых кончиков пальцев, и это предательски выдало моё тело, которое ещё хорошо помнило Лену.

Без долгих раздумий я снял трубку и набрал её номер. Её старый номер, и, разумеется, ответила не она.

– Лена Ольсон? – переспросил женский голос, которого я никогда прежде не слышал. – А кто это такая?

– Ну ладно, – буркнул я. – Забудьте об этом. Я тоже постараюсь забыть, – и положил трубку.

Не знаю, что она подумала.

Должно быть, это значило, что с другим мужчиной у неё всё сложилось. Что Лена вышла замуж и у неё уже наверняка есть ребёнок. Или не один. И, судя по всему, ей вполне удалось меня забыть.

Поздно вечером – я так и остался лежать в постели и впал в полудрёму – в кармане моей куртки зазвонил мобильный телефон. Ганс-Улоф долго извинялся, что потревожил, но только что звонила Кристина, очень коротко, и якобы это звучало ужасно, как мольба о помощи… что он просто вынужден был мне позвонить и спросить, что я собираюсь делать и когда я что-нибудь предприму. Он не сказал «когда же наконец», но звук его голоса выдавал его.

– Завтра вечером, –

пообещал я, не имея ни малейшего представления, как смогу это устроить. – Завтра вечером я нанесу нашим друзьям визит.

Я услышал, как Ганс-Улоф вздохнул с бездонным облегчением, так, будто судьба Кристины была уже практически решена.

– Хорошо, – сказал он. – И когда именно?

– Это так важно?

– Мне же надо знать, когда я должен зажимать большой палец на удачу, – сказал он со всей серьёзностью.

Подумать только, высокочтимый учёный, хранитель Нобелевской премии.

– Ну, надо так надо. В продолжение двух часов, ночью. В два я туда войду. – В принципе мне было всё равно, когда он будет зажимать за меня большой палец. Но два часа ночи – моё обычное время. Я знаю, что большинство моих коллег отдают предпочтение промежутку между тремя и четырьмя часами, поскольку в это время «ночь самая глубокая», но я люблю иметь в запасе лишний час. По моему опыту, даже самые отпетые трудоголики стараются покинуть офис сразу, как только минет полночь, и зачем же после этого ещё долго ждать?

Глава 21

За завтраком на следующее утро этот отель меня добил.

Ресторан для завтраков представлял собой зал прямо-таки подавляющей роскоши. Потолок увешан причудливыми архитектурными элементами из морёного вишнёвого дерева, а под ним выставлено всё, что есть на свете дорогого и изящного. К большим полированным столам приставлены стулья с высокой спинкой, обтянутые дорогой кожей. Рассеянный свет дня смешивался со светом керамических светильников, подвешенных на таких тонких нитях, что они казались парящими в воздухе. И всё это охранялось толпой предупредительной прислуги в униформах отеля «Нордланден».

Одна из этой толпы, толстая молодая женщина, вся в кудрях, поспешила мне навстречу, как только я переступил порог и ещё не успел сориентироваться.

– Номер вашей комнаты, пожалуйста? – спросила она, и по её взгляду я понял, что моё присутствие здесь нежелательно.

Но я был подготовлен. Я предполагал нечто в этом роде и прихватил с собой специальный конверт, в котором мне вручили карточку-ключ. Это неопровержимое доказательство того, что я действительно постоялец отеля, я сунул ей под нос, после чего ей пришлось отступить, давая мне дорогу.

– Приятного аппетита, – пробормотала она мне в спину.

Буфет с завтраком занимал площадь небольшой квартиры и предлагал всё, что только можно себе пожелать. В корзинках горкой лежали хлебцы и булочки всех сортов, дополненные хлебом для тостов, чёрным хлебом и хлебом из цельномолотого зерна. Один стол ломился под тяжестью блюд с колбасами, ветчинами, лососем и прочими рыбами и сырами со всего мира. На другом громоздились фрукты, мёд в семи вариантах, йогурт в десяти, варенья в двадцати двух. Несколько автоматов при нажатии кнопки варили свежемолотый кофе – эспрессо, капуччино или что угодно ещё. Головокружительный выбор чая; в качестве альтернативы чуть дальше стояли наготове все мыслимые сорта фруктовых соков, молоко, какао…