Ночь Бармаглота

Браун Фредерик

— Ты же не запер дверь, Пит? — спросил я. Он покачал головой.

Я подождал, давая банкиру время подняться по лестнице и войти в комнату, а затем вернулся к телефону и продиктовал номер «Гудка». Какое-то время Клайд, похоже, размышлял, ответить или нет. Наконец, он это сделал.

— Это док, Клайд, — сказал я. — Как мальчик?

— С ним всё в порядке, док. В полном порядке. И я хочу ещё раз поблагодарить тебя за то, что ты сделал, и поговорить с тобой кое о чём. Придёшь сюда?

— Я через дорогу, у Смайли. Может, заглянешь сюда, если надо поговорить?

Он поколебался.

— А ты не можешь

прийти сюда? — спросил он.

Я мысленно усмехнулся. Клайд Эндрюс — не только ярый сторонник воздержания; он возглавляет местное отделение (слава Богу, небольшое) Антисалунной лиги. Должно быть, он ни разу в жизни не бывал в питейном заведении.

— Боюсь, что не могу, Клайд, — постарался я произнести как можно серьёзнее. — Боюсь, если ты хочешь поговорить со мной, придётся сделать это у Смайли.

И он всё понял.

— Буду, — сухо проговорил он.

Я неторопливо вернулся к бару.

— Сюда идёт Клайд Эндрюс, Смайли, — сказал я. — Открывай счёт.

Смайли уставился на меня.

— Не верю, — со смехом произнёс он.

— Увидишь, — ответил я.

Я торжественно обошёл барную стойку, взял бутылку и два стакана и отнёс их к столику в дальнем от бара конце. Мне нравилось, какими глазами глядели на меня Пит со Смайли.

Я наполнил оба стакана и сел. Пит со Смайли уставились ещё пристальнее. Затем они повернулись и уставились туда, где возник, скованно шагая, Клайд. Поприветствовав Пита: «Добрый вечер, мистер Кори», а Смайли: «Добрый вечер, мистер Уилер», он направился ко мне.

— Садись, Клайд, — произнёс я, и он уселся.

Я посмотрел на него. Я строго сказал:

— Клайд, мне заранее не нравится твой вопрос.

— Но, док, — серьёзно, почти умоляюще проговорил он, — тебе действительно нужно это напечатать? Харви не собирался...

— Именно это я и имел в виду, — сказал я. — Что заставляет тебя считать, будто я хотя бы подумал, не напечатать ли про это хоть слово?

Он устремил на меня взгляд, и его лицо переменилось.

— Док! Ты не собираешься...

— Конечно, нет. — Я подался вперёд. — Послушай, Клайд, я готов пари держать — был бы готов, если бы ты их держал. Так вот, я готов поспорить, что знаю, сколько денег у парня было в кармане, когда он уходил через окно — и нет, я не заглядывал в его карманы. Готов поспорить, у него есть сбережения на счету, он работает летом не первый год, не правда ли? И он уезжал. И он чертовски хорошо знал, что ты не позволишь взять ему его собственные деньги и что он не сможет взять их без твоего ведома. Будь у него двадцать долларов или тысяча, готов поспорить, ровно столько и было у него на счету.

Он глубоко вздохнул.

— Ты прав. Абсолютно прав. И спасибо, что ты так думал, ещё не зная точно. Я хотел тебе это сообщить.

— Для пятнадцатилетнего Харви неплохой парень, Клайд. А теперь послушай, ты признаёшь, что я правильно сделал, что позвонил тебе, а не шерифу? И что ничего не напишу в газете?

— Да.

— Ты в салуне, Клайд. В притоне беззакония. Ты должен сказать: «Чёрт подери, да». Но я не думаю, что у тебя это прозвучит естественно, так что не настаиваю. Но, Клайд, ты подумал, почему мальчик убегал? Он уже рассказал тебе?

Тот вновь медленно покачал головой.

— Сейчас он в кровати, мирно спит. Доктор Минтон дал

ему успокоительное, но сказал мне, что с Харви лучше не разговаривать до завтра.

— Тогда я скажу тебе, — проговорил я, — что у него не будет на этот счёт никакого вразумительного рассказа. Быть может, он скажет, что убегал записаться в армию, или пойти на сцену, или ещё зачем-нибудь. Но это не будет правдой, даже если он сам так думает. Знает он это сам или нет, но, Клайд, он убегал откуда-то. А не куда-то.

— И от чего?

— От тебя, — сказал я.

На секунду я подумал, что он сейчас рассердится, и был рад, что он этого не сделал, потому что тогда я бы тоже мог рассердиться, и это всё испортило бы.

Вместо этого он слегка поник. И произнёс:

— Продолжай, док.

Мне не хотелось этого делать, но я должен был бить, когда замах хорош.

— Послушай, Клайд , — проговорил я, — можешь в любой момент встать и уйти, но я скажу тебе прямо. Ты был паршивым отцом.

В любое другое время он ушёл бы. Я видел по его лицу, что даже сейчас эти слова ему не нравились. Но в любое другое время он и не сидел бы за задним столиком в заведении Смайли.

— Ты хороший человек, Клайд, — сказал я, — но слишком много работаешь. Ты жёсткий, непреклонный, праведный. Шомпол не нравится никому. И нет ничего плохого в том, что ты религиозен. Некоторые хорошие люди религиозны. Но надо понимать, что не все, кто думает не так, как ты, обязательно ошибаются.

— Возьмём, — продолжал я, — алкоголь в буквальном смысле, если тебе угодно; вот теперь тобой стакан виски. Но, в любом случае, возьмём его в переносном смысле. Он служит утешением человеческой расе, одной из тех вещей, что делают жизнь терпимее, с чертовски давних времён, с тех лет, когда человеческая раса едва ли была человеческой. Да, некоторые люди не могут с ним справиться, но это не причина запрещать его людям, которые с ним справиться могут и чьи жизненные удовольствия растут благодаря его умеренному или даже порой неумеренному потреблению, при условии, что это не делает их драчливыми или иным образом неприятными. Но оставим алкоголь. Я хочу сказать, что человек может быть хорошим человеком, не пытаясь так сильно вмешиваться в жизнь своего соседа. Или своего сына. Мальчики — люди, Клайд. Человечество вообще состоит из людей; и люди более человечны, чем кто-либо ещё.

Он не говорил ни слова, и это был обнадёживающий признак. Быть может, десятая часть его изменилась.

— Завтра, когда ты сможешь поговорить с парнем, — произнёс я, — что ты ему скажешь, Клайд?

— Не знаю, док.

— Не говори ничего, — сказал я. — Прежде всего, не задавай ему вопросов. Ни единого. И оставь ему те деньги наличными, чтобы он мог уехать в любой момент, когда этого захочет. Тогда он, может быть, не захочет. Если ты изменишь своё отношение к нему. Но, чёрт возьми, Клайд, ты не можешь изменить своё отношение к нему, не можешь стать терпимее, не став терпимее к человеческой расе в целом. Ребёнок — тоже человек. И ты можешь быть человеком, если захочешь. Возможно, ты думаешь, это будет стоит тебе твоей бессмертной души, но сам я так не думаю; а думаю я, что есть много действительно религиозных людей, кто тоже так не думаешь; но если ты настаиваешь, что ты не такой, то своего сына ты потеряешь.