Ночь без права сна
Шрифт:
— Разве только польских? — скорбно прошептала пани Барбара.
— А относительно того, — продолжал Калиновский, — что его ждет, скажу: в лучшем случае — пожизненная каторга в Сибири, а в худшем… Вам хорошо известно, что русские власти сурово карают политических преступников, а сообщение царской жандармерии, как я уже сказал, свидетельствует, что Руденко-Ясинского обвиняют в политическом терроре…
Во время разговора Калиновский наблюдал, какое впечатление производят его слова на Анну. От него не укрылось дрожание ее бледных губ, немое отчаяние в отливающих синим бархатом глазах. Она, казалось, сразу постарела от горя. Но вот она медленно выпрямилась, лицо стало суровым.
— Я последую за моим мужем в Сибирь, — решительно
Пани Барбара все время опасалась какого-нибудь необдуманного поступка дочери, по гром с ясного неба не напугал бы ее так, как эти слова.
— Что ты говоришь, Анна! Подумай!
— Да, мама, иначе поступить я не могу. Я пойду за моим мужем и разделю с ним его участь, — твердо ответила Анна.
— Ты забываешь, что мне пришлось покинуть с тобой город, где ты родилась. Забываешь, кто был твой отец. А ты думаешь, что царь забыл об этом? — Голос пани Барбары дрогнул. — Дитя мое, порыв твой благороден, но не благоразумен. Когда ты появишься в России с Ярославом, это может навлечь новую беду на него. Там, в России, еще слишком свежа память о польском восстании и о роли в нем твоих отца и дяди…
Пани Барбара боялась, что дочь неверно поймет ее, расценит эти слова как материнский страх перед одиночеством, и обратилась к адвокату:
— Возможно, я ошибаюсь, пан Людвиг?
— Пани Анна, ваши намерения достойны глубочайшего уважения. Счастлив тот, кто имеет такого преданного друга. Конечно, с любимым и Сибирь не страшна, однако… — Калиновский виновато посмотрел Анне в глаза и совсем елейным голосом, как ксендз, утешающий родных покойника, продолжал: — Я обязан вас предостеречь. Есть такие обстоятельства, о которых вы не знаете. И мой гуманный долг… Я хочу помочь вам даже в том, о чем вы меня и не просите. Пани Анна, вы молоды, неопытны, поэтому не учитываете одного обстоятельства, и я постараюсь вам объяснить его. Допустим, вы приезжаете в Россию, приходите в полицию и заявляете: «Я жена Ярослава Руденко-Ясинского и прошу разрешить мне последовать за ним». И тут царская жандармерия узнает, что жена Руденко-Ясинского — дочь известного польского повстанца и к тому же племянница мятежного генерала Парижской Коммуны… — Калиновский даже прикинулся патриотом. — При упоминании этих святых для каждого поляка имен русский царь прямо зеленеет от ярости. Если узнают о близости Руденко-Ясинского к семье Домбровских, ваше искреннее желание помочь мужу даст противоположный эффект. Если царские власти добудут подтверждение своих предположений, Руденко-Ясинского, безусловно, казнят.
Глаза Анны затуманились. Слабо вскрикнув, она потеряла сознание. Тяжелые переживания последних дней не прошли бесследно.
— Что с ней? Вызвать врача? — встревоженный адвокат схватил с письменного стола колокольчик.
— Не надо, это пройдет, — удержала его жестом пани Барбара. — Аннуся будет матерью, дорогой Людвиг, — тихо объяснила она. — А первые два-три месяца иной раз протекают очень тяжело. Прошу вас, воды…
Пани Барбара поднесла стакан к губам дочери…
Очнувшись, Анна заторопилась:
— Пойдем, мама…
Пани Барбара поднялась.
— Простите, пан Людвиг.
— Прошу, прошу. Вы можете в любое время заходить ко мне. А я подумаю, чем смогу вам помочь.
Луч надежды
Жизнь Людвига Калиновского протекала в кругу ясновельможных ханжей, коварных интриганов, хищных дельцов и бесстыдных лицемеров, одним словом — в высшем обществе, где проявлять прямодушие, искренность чувств считалось неприличным подобно тому, как появиться голому на улице. Именно это общество было для Калиновского родной стихией. Поэтому чистота и мужество Анны, верность ее любимому человеку чрезвычайно поразили его. В глубине души Людвиг даже позавидовал «этому хлопу». Но в то же время в голове его мелькнула дьявольская мысль: эврика! Вот путь к отцовским миллионам. Завладев Анной и ее ребенком,
Когда Анне отказали в свидании, он правдами и неправдами сумел получить от прокурора письменное разрешение на это свидание.
Пани Барбара и Анна застали Калиновского в голубой гостиной. Хозяин ждал их, уже давно обдумав, как облечь ложь в форму сочувствия.
— Судя по всему, львовской тайной полиции известно, что вы — супруга Руденко-Ясинского, — мягко произнес он. — И я опасаюсь, как бы это не узнали царские власти…
— О боже! Сколько несчастья это может причинить моему Ярославу!
Калиновский выдержал минутную паузу, чтобы дать Анне глубже почувствовать безвыходность положения, затем сказал:
— Не надо отчаиваться, пани Анна. Против всякой болезни есть лекарство. Против всесильного прокурора может стать умный адвокат.
Луч надежды засветился в глазах Анны. Она благодарно посмотрела на Людвига. Ей так хотелось верить, что этот человек действительно спасет ее мужа!
Калиновский, словно угадав ее мысли, сказал:
— Есть и в нашем деле путь к спасению, и он целиком зависит от вас.
— От меня?
— Да, от вас, пани Анна.
— Что же я должна сделать?
— Вопрос очень щепетильный. Но когда речь идет о спасении дорогого вам человека, я думаю, что щепетильность должна отступить на второй план.
— Говорите, прошу вас, говорите, я слушаю!
Калиновский встал с кресла, подошел к камину, попросил у дам разрешения закурить. Молча прошелся по мягкому ковру, незаметно наблюдая за Анной. Снова сел в кресло и наконец вкрадчиво заговорил:
— Ведь сперва жандарм арестовал молодого рабочего Руденко-Ясинского лишь по подозрению, не имея никаких доказательств антигосударственной деятельности, не правда ли? В данном случае я не беру во внимание вашего объяснения о самоубийстве жандарма. Третье лицо, оказавшееся при этом, утверждает, что произошло именно убийство.
— Как можно верить провокатору? — негодовала Анна.
— Пани Анна, рассмотрим положение с точки зрения русских властей. Допустим, что это убийство. Мы его можем объяснить жестокостью жандарма, насилием над арестованным. В таком случае преступление будет расцениваться не как политический акт, а как желание освободиться от насилия. Здесь можно призвать на помощь смягчающие обстоятельства: молодость, горячность, гордость, не терпящую оскорблений, словом, в арсенале адвокатов найдется немало мотивов, которые облегчат судьбу обвиняемого. Теперь посмотрим на это дело в другом ракурсе. О принадлежности Руденко-Ясинского к обществу социалистов, действующему во Львове под носом тайной полиции, здесь узнали из сообщения русской тайной полиции. Да будет вам известно, пани Анна, что в борьбе против социалистов охотно солидаризуются не только австрийская и русская полиция, но и полиции многих других стран. Однако каждая из них имеет свои гонор. И, конечно, каждый считает себя лучше другого. Поэтому-то для львовской тайной полиции согласиться с утвержденном русской полиции о принадлежности Руденко-Ясинского к тайному социалистическому обществу равносильно признанию ее собственной беспомощности. Спасая свои престиж, она неизбежно отклонит это обвинение.
Анна облегченно перевела дыхание.
— Но есть и другая серьезная угроза для вашего мужа, — продолжал адвокат. — Я знаю директора львовской тайной полиции. Честолюбив, умой, ненавидит социалистов. Искоренение их считает делом своей профессиональной чести. Несомненно, он будет искать побочных улик, чтобы помочь русским властям казнить Руденко-Ясинского. И вот женитьба Руденко-Ясинского на дочери Домбровского — врага русского царя послужит еще одним доказательством его политической неблагонадежности. Что здесь можно предпринять? Разве только поставить полицию перед фактом, что пани Анна — жена не Ярослава Руденко-Ясинского, а, скажем, какого-нибудь пана Писаржевского или Голомбека. Только, прошу вас, поймите меня верно.