Ночь беззакония

Дилейни Фостер

— Родители подарили мне машину. — Mercedes Benz E450 Coupe с блестящей черной отделкой и полностью кожаным салоном. Меня бы устроил и джип, но машина все равно была великолепна.

— Ааа, Бенц. Мы назвали ее Катнисс, потому что она плохая сучка. — Лирика выскочила рядом со мной с красным пластиковым стаканчиком в руке.

Моя лучшая подруга.

Моя маленькая петарда.

Кимми Гибблер для моего диджея Таннера.

И прямо сейчас — мой самый любимый человек во всем мире.

Глубокий хмурый взгляд прочертил его идеальное лицо. — У тебя определенно неплохой рот. — Его голос был как кислота, когда

он переключил свое внимание на Лирик.

Она пожала плечами и поднесла чашку к губам. — Люди говорят, что я похожа на своего отца.

Ее отец был всемирно известным рэппером, известный своей невозмутимостью, безразличием, обесцвеченными светлыми волосами и широко известными дисс-треками, большинство из которых были направлены на его бывшую жену и испорченное детство. И так же, как и он, Лирика была изгоем в нашем мире, потому что у нее не было фильтра. Узы этикета и воспитанная генетика не связывали ее.

— Да, я полагаю, что это так. — Медленная улыбка заиграла на его губах, когда он взял меня за руку и позволил своему взгляду вернуться ко мне. — Есть планы после окончания школы?

Высокий крик и громкий всплеск раздались с боковой палубы, на мгновение отвлекая наше внимание. Глаза Лирики сузились, когда она заметила моего брата, Линкольна, смеющегося после того, как он, очевидно, столкнул девушку с горки.

Мой брат был немного придурком, поэтому меня это не удивило. По правде говоря, девочке это, вероятно, понравилось. Они слетались к нему, как мотыльки на пламя.

Я снова повернулся к сенатору. — Джуллиард. — Притворно вздрогнула, чтобы отвести руку назад и потереть руки. — Потом Нью-Йоркский балет.

Еще один всплеск последовал за первым, затем раздался глубокий мужской смех.

Лирика скользнула внутрь и перекинула руку через мое плечо, притянув к себе. — После дикой недели в Белизе с фруктовыми напитками и мальчиками. — Она взмахнула бровями и взяла еще один бокал.

Сенатор поднял подбородок и перевел взгляд на что-то за моим плечом.

Пылкая энергия обвилась вокруг меня, непристойный шнур тянулся, тянулся, тянулся и тянулся, пока воздух не стал тесным, пока все не сжалось. Мое сердце забилось быстрее. Это был он. Я чувствовала его, осознала его присутствие еще до того, как он произнес хоть слово.

Я наклонила свое тело, чтобы увидеть его.

Каспиан Донахью.

Олицетворение греха.

Каспиан был опасно красив, как сад, полный волчьей ягоды или олеандра. Его темно-каштановые волосы всегда были идеально уложены, а точеная челюсть гладко выбрита. У него были полные, удобные для поцелуев губы и золотисто-карие глаза. Его выцветшие джинсы и повседневная белая рубашка на пуговицах не скрывали того факта, что под ними было безупречно подтянутое тело. Все в нем кричало об утонченности, но под шелковистой поверхностью таилось что-то зловещее, что-то темное. Уверенность просачивалась из каждой поры. Когда он был рядом, воздух даже пульсировал, и при виде него пульс учащался.

— Сенатор Поллак. — Каспиан протянул ему прозрачный стакан, наполненный янтарной жидкостью. — Похоже, вы хотите пить.

Лирика подавила смех от завуалированного оскорбления.

— Каспиан, я удивлен, что ты ошиваешься на подростковой вечеринке, — с наглым высокомерием сказал сенатор.

С чего бы ему

удивляться?

Может, Каспиан и был старше меня на четыре года, но также, как и по крайней мере дюжина других людей, тусующихся на этой палубе. Возраст не был обязательным условием для приглашения. Статус — да. А семья Каспиана занимала самое высокое положение на тотемном столбе.

— Взаимно. Я подумал, что ты будешь на нижней палубе играть в покер с высокими ставками со всеми остальными папашами. — Каспиан бумерангом отбросил оскорбление, нанесенное его возрасту.

Лирика прочистила горло, борясь с очередным приступом смеха.

Глаза сенатора Поллака зажмурились от натянутой улыбки. — Верно. Что ж, полагаю, мне пора идти. — Он положил руку мне на плечо. — С днем рождения, Татум. Надеюсь, ты еще ответишь мне по поводу подарка.

Напряжение охватило меня, когда я смотрела, как сенатор уходит, затем перевела взгляд на Каспиана. — Я все уладила. Надеялась, что мой взгляд прожег его насквозь.

Его глаза вспыхнули темным светом, и он сжал челюсти. — Да. Я видел.

— Она хотела сказать, — вклинилась Лирика, бросив на меня такой же взгляд, как моя мама в редких случаях, когда я забывала о манерах, — спасибо.

Каспиан не сводил с меня глаз. В его взгляде было электричество, постоянная сила, которая требовала внимания. Его язык легко пробежал по нижней губе. — Нет. Я знаю ее лучше.

Он ни черта не знал.

А может, и знал.

Сколько я себя помню, Каспиан всегда был рядом. Он был везде. Всегда. Сбор средств. Торжества. Ежегодная регата. В нашем мире не было ничего, в чем бы он не принимал участия, не было места, куда бы я могла пойти, где бы он тоже не был. Он смотрел на меня так, как будто наблюдение за мной было самой сутью жизни. Он наблюдал за мной так, словно я была его собственностью. Со временем это наблюдение стало привычным. Я почти начала полагаться на него. Иногда даже разочаровывалась, когда оглядывала переполненную комнату, а его там не было.

Иногда я наблюдала и за ним.

ГЛАВА 5

Татум

Malum Noctis, иначе известная как Ночь беззакония, была единственной ночью, когда правила не имели значения, а последствия не существовали.

Каждый год накануне 20 июня сыновья и дочери элиты нации собирались под землей в месте под названием Палата, скрытом внутри мавзолея на Нью-Йоркском кладбище Грин-Вуд. В остальные триста шестьдесят четыре дня это был не более чем мемориал. Но сегодня это была катакомба греха.

Грин-Вуд — это четыреста акров, посвященных мертвым, с тщательно продуманными мемориалами, холмами, рощами деревьев и четырьмя озерами. Днем сюда приезжали семьями, чтобы прогуляться по тропинкам и насладиться средневековой красотой. Но ночной воздух нес в себе зловещий шепот. Сегодня ночью я знала, что моя жизнь изменится. Я просто еще не знала, как.

Лирика держала меня за руку, пока мы ждали под павильоном у одного из озер. Единственным источником света для нас была луна, пробивающаяся сквозь деревья и освещающая воду. В приглашении говорилось, что никаких мобильных телефонов, никаких исключений.