Ночь - царство кота
Шрифт:
— Ну! Тоже Андревна, — Петр покачал головой и уставился на Таню, как бы желая что-то сказать, но слова не шли.
— Пойду девочек кликну, — Елисеева скрылась в доме.
— Тема, пойдем, дело есть, — отвел его в сторону Кузьмич. — Разбавить надо, сам знаешь как, не впервой, а Петру не наливай, я ему налил уже. С нами сядет — там еще выпьет.
Понятно, что налил Кузьмич не только Петру, но и себе, не станет же Петр, в самом деле, пить один, не по людски это. Третьим взяли Багра. Стол девочки соорудили за какие-нибудь десять минут — подвернувшиеся кстати лабораторные заказы были арестованы и отправлены в общий котел. На разбавку Артему была выделена литра
— Ну, давайте, — поднялся Кузьмич со стаканом в руке, — здоровье Петра Андреича! — Свободной рукой Семенов надавил корешу на плечо, — сиди, Петро, сиди. Грибник Петр Андреич бывалый, заядлый, можно сказать. Ну, давай, Петро…
Свежеразбавленный спирт был тепловат и шибал. Проголодавшийся народ быстро расхватывал закуску в предвкушении второй. Петро сидел насупившись, не притрагиваясь к еде.
— А эти, что? — громким шепотом спросил он Кузьмича, заметив, что Рината второй раз обнесли, а у Артема спирт остался еще с прошлого раза. — За баб что ли идут?
— Один — татар, а другой — еврей, — ответил Семенов тоже шепотом. — Ты закуси, Петро, закуси, нормальный харч. Багор! Все не лей, на третью оставь! Давай, мужики. Давай, хозяин. За то, значит, чтобы было у нас завтра, в корзине…
— Ты, Семенов, так и скажи: за грибы!
— Вот ты, Тань, всегда так! Нельзя так, понимаешь! Ты, Тань, если не знаешь, то не надо! Не положено это упоминать, счастья не будет. Ну да ладно! — Кузьмич махнул спирта.
Да не ладно…
Дальнейшие события развивались так, что никто из их участников и не пытался о них потом не то что рассказывать — даже заикаться.
Сначала на террасе появился огромных размеров серый дымчатый кот с пушистым, трубой, хвостом. Пригнув голову к дощатому с облупившейся краской полу, принюхиваясь к происходящему, он бесшумно пересек пространство и одним грациозным движением взлетел на спинку старого располосованного кресла, занимаемого Петром Андреичем. Кот положил передние лапы к нему на плечо, а потом медленно опустил голову на лапы, изогнув спину, слегка поводя хвостом из стороны в сторону. Аудитория притихла. Казалось, притих даже гомон окрестного птичьего сброда и шелест веток орешника. Кот утвердился на плече Петра, медленно прикрыл зеленые глаза и замер.
— Рыбалка у нас законная, — произнес ни с того ни с сего Петр Андреич. — Лещ играет. Жирный. Жир так и капает. И щука бьет. И карась берет.
Петр встал и, не говоря ни слова, пошел с террасы в сторону деревни. Кот исчез так же внезапно, как и появился.
По неизвестной причине большинство присутствующих охватила непонятная лихорадочная дрожь: была вывернута надина швейная коробка и извлечена телесного цвета капроновая нитка, с хрустом гнулись в крючки найденные там же булавки, благо, никогда не расставался с шанцевым инструментом Владлен Иваныч, с треском ложились под ноги Сереге плети орешника, порубана на поплавки старая черная бельевая прищепка, и хрен с ним, с грузилом — булавки хватит. С сочным чавканьем отвалилась старая колода, давшую убежище отменному выводку червей, и партавангард в лице Виктор Иваныча и Нади отправился в деревню, по следам Петра, за постным маслом. Под бодрый счет командира «раз-два, енать-рыба» взвод взял направление к реке.
Охота пуще неволи. Что можно словить на телесного цвета капроновую нить, привязанную одним концом к ореховому дрыну, а другим — к грубо загнутой пассатижами булавке? Увы… Но надежда умирает последней, не просто убить оптимизм русского человека: вот она, двупарная полузатопленная лодка — бегом обратно, к сараю, за веслами, за ведром, за «червей еще
— С лодки, мудаки, с лодки она сама пойдет! — летит по-над рекой.
— Енть, енть, енть… — весело шлепают весла по закатно-угрюмой воде, отгоняя лодку от берега, все дальше, на стремнину, под вкрадчивый шепот переката, к затопленной коряге, о которой известно даже самому младому и неразумному деревенскому пацану, но неписан деревенский закон городскому мудаку.
— Чует мое сердце, не кончится добром эта рыбалка, — произнесла Татьяна Андревна, возглавлявшая бабо-жидовскую компанию, расположившуюся на берегу.
— Да оставь ты их, Тань, и Кузьмича не дразни. Мало тебе СКБ, так и тут покоя не даешь, — в окружении себя, одного Артема Ире Мамонтовой было явно маловато, к тому же, ей было отчетливо завидно, что Артем не сводил глаз с узкой, с развязанными бретельками, спины загоравшей в ласковых лучах закатного солнца Леночки.
— Ты, Ира, Семенова не знаешь. Заводной он. Я с ним уже сколько лет работаю, мы с ним кореша, можно сказать, — Таня подмигнула Артему, оторвавшемуся на слове «кореш» от ленкиной спины. — Он из здешних мест: ему бы с Петром рыбачить, сено метать, трактор разбирать, самогонку жрать, а он в техникум подался, потом в институт, потом женился, потом в СКБ попал. Кандидатскую вот, пятнадцать лет мучает, никак не защитит. Видела, как они с Петром — друганы лучшие, а минуты вместе не могут, не поцапавшись.
— Кореша, кореша, а гадости он тебе постоянно делает, да и ты ему. А зачем, Тань? Чего вы не поделили?
— Характер… — не успела Татьяна Андревна ответить, как с реки раздался цветистый перемат. Артем прозевал даже явление выпавшей из верхней части купальника замечательной леночкиной груди. Зацепившись за корягу, кренилась на перекате двупарная, протекающая по кильсону лодка, отчаянно подающая сигналы СОС на понятном лишь шестой части суши языке.
— Пошли, — скомандовала Татьяна Андревна, — нечего нам тут делать, только нарвемся. Им сейчас спирта побольше подавай, да закуски пожирнее, чтобы с копыт не свалились. Интересно, сухое на смену есть у кого?
Сухие шмотки, оказавшиеся лишь у Артема и Игоря, разделили по-братски и сразу же, не откладывая, выпили для сугрева.
Потом решили запалить огонь, чтобы сушить мокрое, и, устав от разведения костра, выпили снова.
Вспомнили, что вещи так и валяются — развесили, обнаружили, что костер гаснет, подкинули свежих веток и вспомнили, что давно не пили.
В отсветах заката увидели поднимающийся дым, но решили, что это пар, и, поскольку уже розлито, выпили.
Закусили последними остатками дневного стола, почувствовали запах горелого, долго спорили, что горит, бросились спасать, что осталось, и допили за успешно проведенную операцию спасения.
Дым от костра поднимался отвесно вверх.
Ласточки летали высоко.
Мошкара сбилась в кучу.
Закат рдел.
Солнце садилось за лесом.
Но не в тучу.
Кузьмич шел на третий круг, доказывая народу преимущества народных же примет перед бюро погоды, неизменно сбиваясь после пятой из них, то ли споткнувшись об «но», то ли теряясь в туче.
Петр Андреич пожаловали в сумерках, степенно следуя в сопровождении давешнего кота. К армейского образца серо-голубой ушанке с неизменно торчащим ухом была тщательно подобрана черная с белыми продольными полосками пиджачная пара и розовая рубаха с выпущенным наружу воротом. По вороту вилась орнаментом голубая вязь под стать начищенным до блеска кирзачам со смятыми голенищами. В руке на каждом шаге звякал бидончик литра на два.