Ночь длинных ножей
Шрифт:
— Кому война, кому мать родна.
— Что-то слишком много алчных детишек у этой мамаши… Ты мне скажи, почему на территории, которая в три раза меньшей Московской области, есть незагашенные базы боевиков? Почему не пойманы лидеры?.. А главный вопрос при раскрытии неочевидных преступлений — кому выгодно?.. Выгодно иметь такой окультуренный пожар? Любые деньги можно списать.
— Можно, — кивнул Алейников, припомнив мелькнувшую мимоходом и тут же затертую информацию, что ФСБ тормознула эшелон с новыми танками «Т-80», которые были
— Прав, ничего не меняет, — кивнул «кум».
— Все равно мы будем воевать, поскольку не воевать уже нельзя, коллега… И по мере сил будем плющить гадов.
— Вот мы по мере сил и плющим… Чернокозово мало кто забудет до конца своих дней, — еще больше прищурившись, произнес подполковник. — Тут террористы проходят полный курс отучения от порочных наклонностей.
— Легенды об этом месте ходят, — заметил Алейников.
— Боятся, суки, — «кум» сжал сухой кулак с царапинами на костяшках. — Боятся… Закона не боятся. Зачисток не боятся. А Чернокозово боятся.
— Боятся, — подтвердил Алейников, на практике знавший, что угроза отправить в Чернокозово повергала чеченцев в ужас.
— Они на этой земле столько лет свои поганые порядки утверждали. Убивали, кого хотели. Насиловали. Они решили, что сила решает все. И те, за кем сила, могут делать с другими людьми что угодно… Что ж, мы с этим согласны… Только сила сейчас за нами.
— Не жалко?
— Здесь людей нет. Здесь враги… Сидела тут парочка — воспитатели детского дома-интерната в Грозном, оба наркоманы. Так они в этом детдоме организовали производство порнографических детских фильмов, да еще детей за деньги поставляли насильникам. Русских детей… Как думаешь, какой прием их здесь ждал?
— Теплый.
— Очень теплый… Пускай юристы до посинения спорят, хватит или нет доказательств вины этой парочки… Мы с первых дней порешили, чтобы здесь пленным чеченам было ничуть не лучше, чем русским пленным у них. И ни один Совет Европы тут ничего не сделает. Ибо в этом есть изначальное восстановление справедливости.
— Как тут Гадаев у вас сидел?
— Месяц всего пробыл… Но надолго его запомнит.
— Не каялся еще?
— Каялся?.. Нет. Он же не заблудшая овца. И не алчный бандит…
— Да знаю я, кто он…
Волка привели минут через десять… Он был похож на колхозника, каковым и являлся на самом деле. Раньше трудился бригадиром в крупном совхозе, притом был не на плохом счету, потому что вкалывать до седьмого пота умел всегда. И почему он один из первых пришел в ваххабизм? Зачем ему это было надо? Чужая душа — потемки.
— Узнаешь? — спросил Алейников. Ваххабит пожал широкими, но
— Следственно-арестованный, тебя не учили отвечать? — с угрозой произнес «кум».
— Не узнаю, гражданин начальник.
Но Алейников знал, что он врет. Это было заметно. По мелькнувшей в глазах искорке. Волк наверняка запомнил тот момент, когда охотник стоял напротив него в десятке метров и готовился срубить его очередью из автомата. Такие минуты не забываются.
— Знаешь, зачем я здесь? — Алейников встал, подошел к Гадаеву, встал рядом с ним Он был выше ваххабита на полголовы и тяжелее килограммов на тридцать и при желании мог бы за пару секунд голыми руками уничтожить его.
— Не знаю.
— Интересно, Волк, если тебя выпустить, сколько ты еще жизней возьмешь? — спросил «кум».
— Не знаю, о чем говорите, гражданин начальник. Я ничьих жизней не брал.
— Ты врешь. Волк, — произнес Алейников.
— Не знаю, почему обвиняют…
— Оговаривают все его, — кивнул «кум». — Многие так поют…
Алейников взял двумя пальцами пленного ваххабита за подбородок и прошипел:
— В глаза гляди, сука…
Гадаев сначала отвел глаза, но когда пальцы ему сжали подбородок так, что хлынули слезы, уставился на Алейникова.
Начальник криминалки удовлетворенно кивнул. Он отлично помнил дикий, пробирающий до печенок крик, с которым этот человек выскочил из укрытия в Чабанмахи, с пулеметом наперевес, и, будто заговоренный, которого не берут пули, поволок раненого боевика в укрытие. В глубине мутных глаз ваххабита скрывалась целеустремленность и злоба, но к этому сейчас прибавился страх, как у собаки, привыкшей, что ее пинают, и ждущей новых пинков — Я забираю тебя с собой, — Алейников отпустил подбородок Гадаева и легонько толкнул ваххабита, так, что тот отлетел к стене.
— Зачем? — с некоторым оттенком беспокойства спросил ваххабит.
— Поглядим, что с тобой делать, — с многообещающей змеиной улыбкой произнес Алейников.
— Права не имеешь, — забеспокоился еще сильнее Гадаев, оглядываясь на начальника оперчасти.
— Все бумаги в порядке, — успокоил его тот. — Бери гниду, пользуйся…
Процедура Гадаеву была знакома отлично, и он автоматически делал то, что от него требовали. Завел руки за спину. На запястьях щелкнули серебристые тяжелые наручники.
Он молчал, угрюмо глядя в землю, когда его вели к машине, сажали в «уазик». Уже за воротами, когда кавалькада неслась по дороге, он поднял глаза, огляделся. За окном пробегали поля и лесополоса. Он судорожно вздохнул.
Алейников обернулся и задумчиво посмотрел на Гадаева, кинул водителю резко:
— Направо. А теперь стоп! Машина затормозила.
Гадаев заерзал на сиденье, сдавленный закованными в бронежилеты омоновцами.
— Пошли погуляем, — сказал Алейников. Гадаева вытолкнули из машины.