Ночь – мой дом
Шрифт:
А в соснах Эстебан ехал на юго-восток вдоль края болота, параллельно дороге, но пока на нее не сворачивая.
Джо и Грасиэла расположились на заднем сиденье. Аллигаторы и люди оказались сегодня не единственными хищниками на болоте: у кромки воды стояла пума, лакая медно-красную воду. Зверюга была того же коричневатого оттенка, что и некоторые деревья, и Джо мог бы ее не заметить, если бы она не подняла голову, когда они проехали в двадцати ярдах от нее. Длиной не меньше пяти футов, воплощение силы и изящества. Подбрюшье и горло у нее были кремово-белые, и от ее влажного меха поднимался пар.
От этого ты не убежишь.
От чего — от этого? Ему хотелось задать вопрос вслух, но тут Эстебан повернул руль, и они отъехали от края болота, машина запрыгала по корням упавшего дерева, и, когда Джо снова посмотрел в ту сторону, животного уже не было. Он обвел взглядом деревья, но так и не увидел ее.
— Заметили эту кошечку?
Грасиэла непонимающе воззрилась на него.
— Пуму, — пояснил он, широко разведя руки.
Она прищурилась, словно опасалась, что с ним приключился солнечный удар. И покачала головой. Она была в ужасающем виде — вся исцарапанная, с лицом, распухшим от его ударов, искусанная москитами и слепнями. Платье разорвано на плече и на левом бедре, подол разодран. Туфли исчезли.
— Можешь его убрать, — проговорила она.
Джо проследил за ее взглядом и увидел, что до сих пор держит в правой руке пистолет. Большим пальцем он поставил его на предохранитель и сунул в кобуру за спиной.
Эстебан выехал на Сорок первое и вдавил газ так сильно, что машина сначала затряслась на месте, а потом уже рванулась по дороге. Джо сидел и смотрел на засыпанную толченым ракушечником мостовую, убегавшую от них, на безжалостное солнце в безжалостном небе.
— Он бы меня убил. — Мокрые волосы плескали ей в лицо и в шею.
— Я знаю.
— Он охотился на меня, словно я — белка ему на обед. Он все твердил: «Крошка, крошка, я всажу одну тебе в ногу, крошка, а потом вставлю тебе». «Вставлю тебе» — это значит?..
Джо кивнул.
— И если бы ты оставил его жить, — добавила она, — меня бы арестовали. И потом тебя бы тоже арестовали.
Он кивнул. Он рассматривал укусы насекомых на ее лодыжках и потом поднял глаза на ее голени, выше, выше, вверх по платью — и встретился с ней глазами. Она спокойно выдержала его взгляд. И через какое-то время перестала смотреть ему в лицо. Она поглядела на апельсиновую рощу, мимо которой они неслись. А уже потом, не сразу, снова посмотрела на него.
— Думаешь, мне сейчас скверно? — спросил он.
— Не могу сказать.
— Совсем не скверно, — сообщил он.
— И не должно быть.
— Хотя ничего хорошего я не чувствую.
— И не должен.
— Но и ничего плохого — тоже.
Пожалуй, это исчерпывающе описывало все.
Я теперь не просто живу вне закона, подумал он. Я гангстер. А это — моя шайка.
На заднем сиденье открытой патрульной машины, среди резкого запаха цитрусовых, который снова уступал место вони болотного газа, она целую милю выдерживала его взгляд, и никто из них не сказал
Глава семнадцатая
Насчет сегодняшнего
Когда они вернулись в Айбор, Эстебан высадил Грасиэлу и Джо возле дома, где у Грасиэлы имелась комната над кафе. Джо отправился провожать ее наверх, а Эстебан с Сэлом Урсо поехали в Южную Тампу, чтобы бросить там угнанную машину.
Комнатка у Грасиэлы оказалась очень маленькая и очень опрятная. Здесь стояла кровать из кованого железа, выкрашенная белым и не уступающая белизной фарфоровому умывальному тазу под овальным зеркалом, подходящим к нему по стилю. Ее одежда висела в стареньком сосновом гардеробе, который, судя по всему, был старше этого здания, однако она содержала тот в порядке, оберегая от пыли и плесени, что, по мнению Джо, было почти невозможным в здешнем климате. Единственное окно комнатушки смотрело на Одиннадцатую улицу; штору она оставляла опущенной, чтобы сохранить прохладу. В комнате имелась ширма из того же узорчатого дерева, что и гардероб, и она жестом велела Джо отвернуться к окну, скрываясь за ней.
— Теперь ты король, — произнесла она, когда он поднял штору и стал смотреть на улицу.
— Извини?
— Ты заполучил рынок рома. Станешь королем.
— Принцем — может быть, — признал он. — Но мне еще нужно разобраться с Альбертом Уайтом.
— Почему мне кажется, что ты уже решил, как это сделать?
Он закурил папиросу, присел на край подоконника.
— Планы — это всего лишь мечты, пока они не исполнены.
— Это то, чего ты всегда хотел?
— Да, — ответил он.
— Ну что ж, тогда поздравляю.
Он обернулся на нее. Замызганное платье висело на ширме, из-за нее виднелись ее обнаженные плечи.
— По-моему, ты как-то неискренне это сказала.
Она ткнула пальцем в сторону окна, чтобы он отвернулся:
— Искренне. Это то, чего ты хотел. Ты этого добился. В каком-то смысле достойно восхищения.
Он хмыкнул:
— В каком-то смысле.
— Но как ты удержишь власть? Теперь, после того как ты ее получил? Мне кажется, это интересный вопрос.
— Думаешь, я недостаточно сильный? — Он снова оглянулся на нее, и на этот раз она позволила ему на себя смотреть, потому что успела надеть белую блузку.
— Я не знаю, достаточно ли ты жесток. — Ее темные глаза были ясными-ясными. — А если жесток, то это печально.
— Тем, у кого есть власть, не нужно быть жестокими.
— Но обычно они жестоки. — Ее голова нырнула вниз, скрываясь за ширмой: Грасиэла надевала юбку. — Ну что ж, ты видел, как я одеваюсь, а я видела, как ты застрелил человека. Можно теперь задать тебе личный вопрос?
— Ну конечно.
— Кто она?
— Кто?
Ее голова снова показалась над ширмой.
— Та, кого ты любишь.
— Кто сказал, что я кого-то люблю?
— Это сказала я. — Она пожала плечами. — Женщины знают такие вещи. Она во Флориде?
Он улыбнулся, покачал головой:
— Ее уже нет.
— Она тебя бросила?
— Она умерла.
Грасиэла поморгала, внимательно посмотрела на него — убедиться, что он ее не разыгрывает. Поняв, что нет, она произнесла:
— Прости.