Ночь над Римом

Стояла глубокая октябрьская ночь. Черное, звездное небо раскинуло над Вечным Городом мерцающий шатер. Совсем по-летнему трещали ночные цикады, наполняя воздух странным объемным звучанием. Легкий, теплый ветер шуршал поредевшей листвой старых яблонь в маленьком саду за каменной оградой дома Иосифа. Яблони скинули плоды, а дом опустел. Иосиф с братом и племянницей несколько дней назад подались куда-то на восток, чуя нависшую над головой угрозу.

Антония одиноко сидела на ступенях лестницы дома с Горгоной. Обняв себя холодными руками, раскачивалась из стороны в сторону, бессмысленно созерцая темноту. В ее памяти кружили тысячи грез из ушедшего мира, сотканных из тепла и света. Этот дом за ее спиной, как и она, помнил все до мельчайших деталей. Смех Корнелия, голос Корнелия, образ Корнелия!

Помнил жаркие объятия и слова нежной любви. Здесь она впервые увидела его, впервые поцеловала в мягкие манящие уста, впервые испытала незнакомое прежде, влекущее чувство, навсегда привязавшее ее к мужчине, которого больше нет. Больше нет и никогда не будет!

Ничего больше нет! Только камни и ветер! И в сердце бесконечная, безнадежная пустота! Ах если бы не дитя… Но и дитя молчит, затаилось. Полно! Да жив ли правда ее ребенок? Она в ужасе прижала руки к животу и с облегчением выдохнула, услышав едва заметный толчок. Этот ребенок единственная ниточка, привязывающая ее к жизни, единственная надежда и цель. Искра счастья, оставшаяся ей от Корнелия.

Неподалеку два человека, в ночной темноте больше похожие на тени из иного мира, терпеливо ждали, когда Антония простится с тем, что еще держало ее в Риме, чтобы забрать с собой из холодного города, к иной жизни, в иные земли.

Антония и сама стала для всех бесплотной тенью. Ее тело завалило камнями и землей. А душа странствовала неприкаянная. В доме с Горгоной неслышно приоткрылась дверь. Сторож высунулся наружу, намереваясь пойти к подружке, что жила за квартал отсюда, и в этот час должна была его ждать. Желтая луна взошла над зданиями, озарив бледным светом улицу, подобно огням в театре теней. Силуэт Антонии был четко виден между белых колонн. Раб мгновение стоял в проеме входа, потрясенный увиденным, чувствуя, как сердце от страха уходит в пятки, а потом, медленно пятясь, двинулся назад, плотно затворил за собой двери, чтобы бестелесному духу той, которая была уже несколько дней как мертва, не было доступа в дом, где еще обитали живые.

Ветер шевелил расшитые восточными узорами занавеси надо входом в перистиль и легкий полог над постелью. За занавесями, за пологом, за тугими гроздями глициний, за каменными портиками с фонтанами и розовыми кустами, мерцала звездами глубокая южная ночь. Ночь зажгла лампады вдоль белых стен, между вазами, резными скамьями и высокими столиками. Розовый свет ночных светильников, приглушенный пологом, неощутимо скользил по обнаженной коже, обрисовывая плавные линии женского тела и рельефные мужского. Вслед за светом жадно скользили ладони и губы, отыскивая знакомые выпуклости и впадинки; гладили, обжигали, посылали по току крови волны жаркой, ненасытной дрожи. Тела танцевали, отдавшись музыке любви, проливающейся гулкими ритмами сердечных ударов, мелодией страстного шепота, тихих стонов и вздохов. На покрывалах, на пологе, извивались причудливые тени, тонули в зрачках, расширившихся от желания, прятались между цветных подушек. Подушки разметались по углам, сбежали на пол, шелк простыней смялся, сбился, перемешался со стонами и потом. Нежные касания и яростные ласки, объединившись с ночными ветрами, с мягким светом, с тенями, с ритмичными ударами сердца, поступательно поднимали ощущения на максимум, взвинчивали спирали ярких радуг, чтобы вдруг взорваться, рассыпаться в снопах ослепительных искр.

Корнелий и Антония задыхаясь распростерлись среди произведенного ими же самими хаоса. Она, оставшись лежать сверху, забывшись перебирала пальцами густые влажные волосы у него на виске, потом спустилась по щеке, до раскрытых, распухших от поцелуев, все еще жаждущих губ. Он поймал ее пальцы губами.

– Моя жена! Моя законная жена! Навсегда, слышишь? – прошептал он ей, – Так невероятно осознавать, что ты навсегда моя! Я люблю тебя!

Она приподнялась над ним, заглянула в бездонную ночную глубину невероятных глаз. Вспомнила, как он впервые по приезде сюда назвал ее женой. Вспомнила жаркие клятвы под солнцем в маковом поле, долгую дорогу до виллы, а потом такую же, как эта, звездную ночь и огромный дом, залитый огнями; толпу встречающих на ступенях широкой лестницы. Корнелий ни минуты не сомневаясь назвал Антонию перед рабами и вольноотпущенниками супругой; вдохновленный подхватил на руки, перенес через высокий порог. Происходящее никак нельзя было назвать настоящей свадьбой.

Не было многочисленных гостей, которые прославляли бы молодых. Не было положенных ритуальных песен и танцев. А еще, браки между знатью и актерами были строго запрещены со времен Октавиана Августа. Называть Антонию женой в Апулийской глуши, при собственных рабах Корнелий мог сколько угодно, но оформить такой брак по закону вряд ли бы сумел, не обладая теми могуществом и властью, которыми обладал Марк Аррецин Клемент, префект Великого Рима.

Антония подыграла Корнелию тогда, уверенная, что он прекрасно осознает настоящее положение вещей, однако на другой же день ее избранник принялся всерьез мечтать о свадебном пире, чтобы при большом собрании объявить о смене своего социального статуса. И продолжал мечтать потом, словно позабыв обо всех препятствиях и опасностях, грозящих из Рима. Принялся писать письма знакомым, затеял кое-какие переделки на вилле в угоду будущему празднику, велел управляющему готовить угощение и вино.

Антония попыталась остановить Корнелия, но он не слушал ее осторожных протестов. Правда, письма до сих пор так и не были отправлены, а ремонт и неспешная подготовка к богатому застолью не могли заинтересовать или удивить Рим. Поэтому Антония успокоилась, решив, что дальше мечтаний дело не продвинется.

–Я тоже люблю тебя мой мечтатель! – нежно отозвалась она на его признание.

–Отчего же мечтатель?

–Разве не понимаешь? Оттого, что постоянно мечтаешь, конечно.

Она ярко ему улыбнулась, не желая снова озвучивать сомнения, которые преследовали ее день за днем.

Корнелий понял ее ответ по-своему. Счел за упрек. Перевернулся на бок, уронил ее рядом, улыбнувшись в ответ.

– Я только сегодня утром отправил гонца в префектуру Брундизия с бумагами, уравнивающими нас в гражданских и имущественных правах. Хотел сделать сюрприз, но ты вынудила сказать правду сейчас. Поэтому даже не пытайся сбежать однажды! Ты моя, и я никому, никогда тебя не уступлю. Не думай, что даю пустые обещания. Не думай, что позабыл о нашем с тобой торжестве.

Она не приняла его улыбки и погасила свою, вскрикнула, услышав о префектуре. Значит все еще серьезнее, чем она предполагала. Корнелий планомерно выполняет задуманное и, если еще не оповестил Рим, видимо скоро сделает это.

–Глупый патриций! Я думаю о тебе! Только о тебе и о том, что не стоит рассказывать всем без разбору, как ты одарил меня древними символами брака – водой и огнем, как позволил оплести шерстью и обмазать жиром вход в твое жилище. Как перенес через порог, словно я и в самом деле тебе ровня. Префектуру Брундизия ты как-то обманул, но ведь я дочь актера! Ты не можешь игнорировать это. Не можешь скрывать от людей! Все равно все станет известно!

–Не хочу даже слышать такое. Какая разница, кем ты родилась? Сейчас ты моя жена. Позабудь обо всем, просто доверься мне и течению судьбы. Я все равно сделаю как хочу.

–Чтобы навлечь на себя еще большее несчастье? Разве мало тебе изгнания? Разве мало тебе государевой немилости?

–Будь что будет, только ты не заставишь меня передумать. Хочу, чтобы повсюду тебя принимали как мою законную супругу, хозяйку всех моих владений и моего сердца.

–Мне довольно твоего сердца, ясноглазый Купидон. Зачем нам что-то еще для счастья? Зачем соединять себя узами напоказ, когда мы можем просто наслаждаться?

–Чтобы никто не посмел тебя отнять у меня! Чтобы ни один римский магистрат не вздумал грезить об Антонии Корнелии.

Антония сверкнула глазами, выскользнула из желанных объятий неожиданно рассердившись, соскочила на пол. Пусть хоть весь мир о ней грезит, разве она променяет дорогого мужчину на чужие грезы? Что же этот мужчина себе придумал?

–Кажется для нас нагрели воду, – сказала она, нарочно отвернувшись, – Хочу искупаться и смыть твою глупость.

Вход в лаватрину (купальню) находился за неприметной дверью справа от ложа. Антония толкнулась и вошла в просторное помещение, застланное белым, горячим паром. Здесь в беломраморный пол была утоплена большая овальная ванна. По краям от ванны помещались треноги со светильниками; застеленные полотенцами, узкие каменные кушетки и розы в высоких вазах. Алые розовые лепестки рассыпались повсюду, плавали в горячей воде, лежали на полотенцах и даже в масле светильников. Розы! Слишком много роз! Девушка страдальчески изогнула брови. Утопающая в розах вилла Клемента Аррецина, заставила почти возненавидеть прекрасные цветы.