Ночь над Римом
Шрифт:
Многие сенаторы, казалось, готовы были рискнуть, присягнуть на верность новому правителю, если таковой проявит достаточно щедрости, великодушия и восстановит былое величие сената. Только страх перед армией, беззаветно преданной Домициану, сдерживал многих, и тот же страх заставлял втайне искать любых путей избавления от жестокого владыки Рима.
В Великом городе против императора тайком плелись всевозможные заговоры, поэтому цезарь не зря с подозрением прислушивался и оглядывался, в любом, даже самом безобидном замечание чувствуя измену. Он усилил дворцовую охрану, с помощью своего друга и родственника Клемента Аррецина расширил и без того немаленький штат соглядатаев. Вокруг, как никогда стало процветать доносительство. В императорские подвалы бросали за неосторожное слово, за случайный взгляд. Опасно стало собираться на улицах большими группами и обсуждать насущные
2
Вигилы – городская охрана
3
Преторианцы – императорская гвардия
В курии обстановка становилась напряженнее с каждым днем. Никто не знал, на что может рассердиться император, какое слово вызовет его неудовольствие или гнев. Даже в отсутствии Домициана обсуждение любых вопросов велось с величайшей осторожностью – каждый мог донести на каждого, и тогда неминуемым исходом были неволя, пытки и смерть.
Клемент Аррецин, оказался в числе тех немногих, кому Домициан доверял безоговорочно. Это доставляло префекту немало забот. Ежедневно после очередного утомительного заседания сената, приходилось разбирать горы доносов, выслушивать соглядатаев, зачастивших с докладами о всевозможных преступлениях против священной персоны римского владыки. Под конец дня внимания требовал сам Домициан, не устававший изливать своему наперснику печали и страхи, жаловался на злых подданных, интригующих у него за спиной, на опасность междоусобицы, возникшую с появлением в Парфии пусть самозваного, но очень деятельного претендента на римский трон. Спрашивал совета, ждал утешения.
В этих условиях префекту Рима почти не оставалось времени подумать о себе, о том, что волновало его сильнее политики – о собственном, раненом прелестной девочкой с Велабра, сердце. Надо было бы как-то вернуть пташку-певунью. Казалось бы, нет ничего проще. Своеволие Корнелия Виртурбия должно было вызвать монарший гнев. Клемент надеялся, что Домициан прикажет отыскать наглого мальчишку, удравшего из Рима вопреки высочайшему повелению. С Корнелием вернулась бы и Антония. Однако император то ли позабыл о своей недавней страсти, то ли простил наглеца.
Однажды при очередной личной встрече Клемент решился напомнить цезарю о Виртурбие, спросил о причинах странной забывчивости.
Домициан вздрогнул, услышав вопрос. Внимательно наблюдая за переменами его выразительного лица, Клемент увидел промелькнувшие в карих глазах боль и разочарование.
– Я отправил мальчика в изгнание, – сказал цезарь, страдальчески хмуря тонкие, капризные брови, – Пусть остается там. Вести из Парфии не оставляют времени для забав. Нам есть чем заняться в ближайшее время.
В результате Клемент Аррецин лишился Антонии на неопределенное время и ничего не мог предпринять, чтобы что-то изменить. Как же он негодовал! Как сетовал на судьбу и на парфян, так не вовремя затеявших очередное злодейство, отвлекших внимание государя на себя от более важных для римского префекта вещей.
А как все замечательно шло поначалу! Клемент инсценировал смерть Антонии, чтобы неугомонный Виртурбий перестал ее искать, самого Виртурбия удалось удачно столкнуть с императором, и разрешение на брак с низкородной девицей удалось выпросить у того же императора неожиданно легко. Клемент ликовал, празднуя победу, но оказалось рано. Каким-то чудом юноша, только что оплакавший возлюбленную, оказался в Остии вместо того, чтобы попасть в руки императорских палачей, непонятным образом понял, где скрыта Антония. Такого не могло случиться, но случилось. На глазах изумленной стражи и самого Клемента пронеслась мимо кованых ворот колесница, увозя в неизвестность солнцеликое чудо, ставшее для префекта Рима надеждой и наваждением. А потом красавец «Тенебрис» вышел в море с беглецами на борту.
Отыскать Антонию было просто. Клемент Аррецин прекрасно знал куда держат путь его корабли. Но в настоящей ситуации, без поддержки императора, ему оставалось только мечтать об Антонии и иногда выслушивать ничего не значащие отчеты своих соглядатаев, приглядывающих за Виртурбием в его изгнании.
Прошло
Клемент Аррецин продолжал принимать доносчиков, разгребать горы бумаг. Ожидая подвоха с Востока, приходилось перестраховываться и просматривать чужую почту, прилетающую с интересующей стороны тем или иным способом. И вот однажды префекту доставили письмо какого-то парфянского торговца. Подобных писем, по сути своей совершенно бесполезных, написанных случайными людьми, в последнее время ему приносили немало. Он ни за что не заинтересовался бы письмом, отбросил бы его прочь, как сотни других, если бы раб, явившийся с этим посланием, не указал ему на одну существенную деталь – письмо предназначалось управляющему Виртурбия и содержало просьбу в кратчайшие сроки подготовить большую партию крепких молодых лошадей.
Клемент ошалело взглянул на умного раба, выжидательно замершего рядом, потом дрожащими руками, боясь поверить в удачу, развернул пергаментный свиток, пробежал глазами.
– Посмотри сюда, господин, – проговорил раб, указывая на украшающий восковую печать замысловатый вензель, – Я готов подтвердить, что этот знак принадлежит одному очень богатому парфянскому купцу. А вот его подпись под текстом. Уверен, что эти подпись и печать известны многим в Риме. Сейчас, когда на Востоке назревает война, любые связи с парфянами должно пресекать.
Клемент почувствовал, как от предвкушения у него начала кружиться голова и зачесались руки. Он сгреб со стола несколько медных монет, протянул рабу со словами.
– Я очень доволен тобой.
Связать Корнелия с парфянским «Нероном», теперь ничего не стоило. Подозрительный император, вздрагивающий при виде собственной тени, должен будет как-то отреагировать на такую связь.
Клемент тут же вспомнил, что третьего дня к нему попало другое письмо, откинутое за ненадобностью. То было собственноручное послание Корнелия сестре, приглашение в Апулию на пир по случаю женитьбы. Один из рабов Юлии, которому префект доплачивал за интересующие его сведения, утащил приглашение из спальни юной патриции. Письмо изобиловало красочными описаниями простой жизни на природе, бесконечными восторгами отчаянно влюбленного мужчины и надеждами на скорую встречу. Казалось бы, ничего примечательного, кроме факта самой женитьбы, но этот факт ни для кого не был секретом уже некоторое время. Корнелий, благополучно покинувший Рим осел с Антонией в родовом поместье и вообще потерял страх, сообразив, что никто не стремиться его преследовать. Он половину Рима оповестил о своем счастье, ничуть не смущаясь низким происхождением невесты и отсутствием необходимых разрешений. Домициан также, как все, был прекрасно осведомлен о переменах в жизни своего любимчика, но единственное, что услышал Клемент по данному поводу из царственных уст – пару грязных ругательств в адрес прелестной Антонии, невероятными чарами околдовавшей лучшего из мужчин. Префект был искренне поражен тому, насколько сильна привязанность великого повелителя Рима к глупому мальчишке.
Однако теперь, послание из Апулии приобретало новый смысл. Была в нем пара фраз, в самом конце, перед подписью, которые вкупе с письмом парфянского торговца могли уничтожить похитителя юных дев.
Отправив сообразительного раба прочь, префект вытащил заброшенный в угол свиток и повторно перечитал те самые строки:
«Благословен тот день и час, когда я отправился в изгнание. Здесь, на Востоке дышится легче, чем в развращенном, полном соблазнами, порочном Риме, небо выше, солнце не загораживают уродливые инсулы, жизнь течет размеренно и спокойно. Здесь мной никто не повелевает, я сам повелитель себе и всему, что меня окружает. Надо мной нет довлеющий силы, разрушающей меня, оскверняющей мои чувства и желания. Здесь, рядом со мной, любимая женщина, делающая меня без меры счастливым. Я готов существовать так бесконечно долго, купаясь в бездонных омутах ее удивительным глаз. Разве нужно мне что-то еще? Разве могу я жаловаться на судьбу, когда она и теперь слишком щедра ко мне?