Ночь так темна

Кауфман Эми

Только сейчас давление ствола пистолета на тыльную сторону шеи уменьшается. Недостаточное для меня, чтобы рискнуть что-то сделать, но я чувствую неуверенность Фиска в том, как он переносит свой вес.

– Он может нам еще понадобиться, - говорит он, давая мне искру надежды, что он дважды подумает, прежде чем застрелить меня. – Что если они запросят его по рации, а его нет, что тогда мы будем делать?
– Опять же, возможно, он просто надеется, что кто-то другой справится с казнью, когда придет время.

Блондин смотрит на нас обоих

оценивающим взглядом, и я чувствую, как мой пульс стучит: бум-бум-бум, пока я замер в ожидании. В моем сознании вспыхивают полдюжины тактик и призывов, но я хорошо могу прочитать этого человека, чтобы понять, что самое умное, что я могу сделать прямо сейчас, это держать язык за зубами. После целой жизни, пролетевшей перед глазами, он кивает.

– Если ты считаешь, что стоит рискнуть и держать его живым, он будет под твоей ответственностью. Остальные в комнатах дальше по коридору, там должно быть достаточно места.

Фиск заставляет меня встать молчаливым подталкиванием стволом пистолета, и я держу руки по бокам, когда он ведет меня по коридору.

Я жду, пока мы не останемся одни, чтобы снова заговорить.

– Гил, ничего не сделано, пока это не сделано. Мы скажем, что эти наемники приняли тебя за своего, и ты притворился им, чтобы иметь преимущество над ними.

Остаюсь с ним на короткой ноге, пытаюсь сопоставить все те месяцы воспоминаний, все то время, что я присматривал за ним.

– Мы тренировались для таких ситуаций, ты и я.

– Просто заткнитесь, сэр,— отвечает Фиск и, несмотря ни на что, в его тоне проскальзывает как минимум давнее относительное уважение.

Мы доходим до открытых офисных дверей, и я гляжу вправо, потом влево — мне больше нравится комната с левой стороны. На столе есть пресс-папье, отверстие высоко в стене, выдвижной указатель на подоконнике. Оружие, способы выхода. Я поворачиваю налево, и он позволяет мне. Я останавливаюсь в дверном проеме, пряча от него лицо в слабой надежде, что он не последует за мной.

– Из этой ситуации есть еще выход, если ты хочешь этого, - спокойно говорю я. Я не притворяюсь, когда исследую черты его лица, отмечая, как линии его рта затвердели, челюсти сжались. Как я мог так сильно ошибаться в нем?

Фиск встречается со мной взглядом, не дрогнув, без каких-либо признаков сожаления, печальная полуулыбка мелькает на его лице.

– Я не какой-то ребенок, которого они подкупили за пачку сигарет и за обещание поощрения.
– Он жестами, пистолетом, наведенным на меня, заставляет меня двигаться, и мое сердце тонет, когда он следует за мной в комнату.
– Это не то, что вы думаете, Тарвер.

Услышать свое имя, сорвавшееся с губ рядового Фиска - это толчок почти такой же осязаемый, как, когда он прижал пистолет к моей шее.

– Мне не нужно знать, что ты делаешь здесь, Фиск. Ты нарушаешь свою клятву, и это именно то, что я думаю.

– Вы думаете, что я какой-то шестнадцатилетний зеленый ангелок. Плохо с девушками. Нетерпелив с книгами. Недостаточно

хорош в строевой подготовке. Милый. Как чей-то младший брат.
– Он пожимает плечами.
– Не ваша вина, я просто выполнял свою работу. Но мне двадцать три, и я занимаюсь этим гораздо дольше, чем вы.

Он пытался заставить меня повернуть назад, чтобы я вернулся на базу, а не расследовал вызов, который привел нас сюда. Я ищу в его лице какой-то признак того парня, того, кто не хотел, чтобы я умер, но оно совершенно пустое. Многие из нас в свободное время играли в покер в своих компаниях, Гил тоже играл с товарищами и каждый раз проигрывал.

Даже в свободное от обязанностей время все в нем была ложь.

Когда я не отвечаю, он сжимает челюсть и снова пожимает плечами, жест такой знакомый и, в то же время, такой неуместной в этом новом, извращенном варианте моего друга.

– Просто оставайтесь тихим, и я постараюсь сохранить вам жизнь.

Он больше ничего не говорит. Он отрывает шнур от настольной лампы и жестом указывает на стул, и на этот раз я не потрудился скрыть своего разочарования.

Освободиться от пут будет намного сложнее, и мы оба это знаем. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы держать запястья настолько широко, насколько возможно, но к тому моменту, когда он заканчивает, шнур, успев поранить мне кожу, обмотан вокруг них и привязан к перекладине задней части стула. Он быстро проводит осмотр комнаты, прикарманивая ножницы и металлическую линейку, запихивая пресс-папье между столом и стеной, где я никогда не доберусь до него.

Как только он заканчивает, он оглядывается на меня от двери, медленно возвращая пистолет в кобуру. Он тянет руку, чтобы почесать за ухом, это движение я видел с полдюжины раз за сегодня. Но на этот раз он отклеивает маленький патч цвета кожи: передатчик. Черт. Это объясняет пустой двор, легкий способ проникновения. Они выстелили красную дорожку, чтобы взять меня без боя.

– Не пытайтесь бежать, - тихо говорит он.
– Вы создаете проблемы, он убьет сначала меня, потом вас. Он не играет. Понятно?

– На текущий момент, мне никак не повезет, что он к тому же застрелит и тебя, - быстро бормочу я и беззаботно усмехаюсь. Я заставляю себя держаться неподвижно, не проверяя свои руки.
– Я понимаю. Сделай милость, убирайся, и я надеюсь, что мы больше никогда не встретимся.

Он, кажется, ловит меня на слове, медленно кивая.

– Весь мир — театр [1] , сэр.
– Так много для парнишки, который, как я думал, не читал уж так много сонет.
– Не время для нас обоих, чтобы покинуть нашу сцену.

1

в оригинале All the world’s a stage (англ.) - известная цитата из комедии «Как вам это понравится» Уильяма Шекспира (монолог Жака).