Ночь у мыса Юминда
Шрифт:
Климов вмиг сорвался с койки, еле успел надеть шинель и, немного сконфуженный, встретил комбрига у дверей своей каюты.
Александр Владимирович Трипольский, обычно вежливый и добродушный, на сей раз разгневался.
— Долго спите, товарищ начальник! — сказал он с укоризной. — Можно подумать, что у вас нет никаких обязанностей!
— Виноват!.. Виноват, товарищ капитан первого ранга, мы тут поздно засиделись… — пытался оправдаться Климов.
Но Трипольский махнул рукой, дав понять, что разговор на эту тему закончен. Его интересовало другое:
— Чем у вас заняты люди?
—
— А еще?
— Осмелюсь доложить, и этого хватает! — отчеканил Климов.
— Ну так вот, будут у вас еще и другие заботы. Садитесь и давайте все обсудим.
Климов осторожно присел на край стула.
Трипольский продолжал:
— Нам поручили своими силами взяться за восстановление главной водонапорной станции. Надо дать воду хотя бы в центральный район. Работы уйма, придется отмораживать трубы, ремонтировать дизели. Трюмных послать туда лучших, самых опытных. Давайте списки, посмотрим, с каких лодок можно снять людей. — Трипольский взял списки: — Вот начнем с триста третьей.
— Нельзя! — решительно заявил Климов. — С этой лодки все трюмные посланы на восстановление табачной фабрики.
Трипольский отложил листок и взял новый:
— На триста одиннадцатой тоже хорошие специалисты.
— Уехали на заготовку дров.
Трипольский терпеливо перекладывал листки с одного края стола на другой, пока не нашел тех, кому можно поручить это дело. Когда все было решено, Трипольский направился в ремонтную мастерскую, оборудованную здесь же, на корабле. Мастерская помещалась в трюме, и матросы работали в тесноте, чуть не задевая локтями друг друга.
Матрос Кучеренко копался в сложном сплетении проводов гидроакустического прибора, его сосед разбирал мотор. При появлении Трипольского они вскочили, но-комбриг сделал знак — продолжать работу. Подошел к электрикам и сказал:
— Вам есть поручение.
Матросы встали.
— Эрмитаж знаете?
— Еще бы, напротив нас будет. Мы там летом картины и гробницу Александра Невского упаковывали.
— Правильно, — сказал Трипольский. — Стало быть, вы должны знать и директора Эрмитажа академика Орбели.
— Знаем, — почтительно отозвались матросы.
Трипольский продолжал:
— Сейчас он пишет научный труд, а в кабинете тьма, хоть глаз выколи. Ходит с фонариком «жиу-жиу». Мозоли на руке натер. Мы случайно узнали об этом и обещали помочь. Надо побывать у него сегодня же и провести с корабля электричество прямо к нему в кабинет.
— Это мы вмиг сделаем, товарищ комбриг, — сказал старшина электриков. И тут же рассказал, как в первые дни войны эвакуировался Эрмитаж.
Упаковкой картин, скульптур, различных антикварных вещей занимались сотни людей. Им помогали курсанты Военно-морского училища имени Фрунзе. Они явились тогда в кабинет академика И. А. Орбели и доложили:
— Прибыли в ваше распоряжение. Что прикажете делать?
Иосиф Абгарович сидел у телефона — ему должны были звонить из Москвы.
— Я сейчас не могу отсюда отлучиться, — пояснил он, — а вы сами, пожалуй, не найдете зал с картинами Ван-Дейка. Там научные сотрудники заняты упаковкой. И вам дело будет…
— Почему же не найдем? Найдем! Не раз
— Это дальний зал.
— Мы знаем. Разрешите идти?
Академик Орбели только развел руками:
— Ну что ж, попробуйте.
Поговорил по телефону и отправился за курсантами, убежденный, что они не найдут зала с картинами Ван-Дейка. Каково же было его удивление, когда, придя в зал, он застал там курсантов, уже действовавших вовсю…
— Сами нашли? Молодцы! — сказал Орбели.
— Что мы, Ван-Дейка не знаем! — обиженным тоном заметил кто-то из курсантов. — Сколько раз ходили к вам на экскурсии!
Этот случай остался в памяти старшины, и, быть может, потому он с таким жаром принял теперь поручение Трипольского.
В тот же вечер моряки-подводники протянули провод в кабинет ученого. Возвратившись, старшина рассказывал:
— Пришли мы, а там действительно темнота… Подвели шнур к настольной лампе, дали свет. Академик обрадовался, даже в ладоши захлопал. Потом сели — закурили. Он на больные ноги жалуется; глянули мы под стол, а электропечка бездействует. Ну, мы мигом подвели контакты к печке, и спираль стала накаляться. Академик не знал, как нас благодарить. Вспомнил, что во время эвакуации моряки упаковывали картины Ван-Дейка. А мы говорим: «Так это мы и работали». Он еще больше обрадовался. «Ну, — говорит, — в долгу я перед флотом, после войны рассчитаемся». Потом мы ему вопросик подбросили: «У вас баня есть?» Он очень удивился: «Какая же в Эрмитаже может быть баня?» А мы ему: «В таком случае просим к нам на «Полярную звезду». У нас по субботам можно вымыться…»
С тех пор академик Орбели стал частым гостем на «Полярной звезде». Но еще чаще видели его на линкоре «Октябрьская революция», на крейсере «Киров», на миноносцах, тральщиках, морских охотниках. За время блокады он выступил более двухсот раз с докладами о боевом прошлом великого русского народа и на другие темы. Он считался своим человеком среди балтийских моряков. Он был их другом.
КУШНАРЕВ И ДРУГИЕ
В эти тяжелые дни наш флот живет, борется с врагом и готовится к летним плаваниям. На страницах газеты «Красный Балтийский флот» рядом со статьями и очерками о боевых схватках можно прочитать не менее примечательные материалы о том, как люди, у которых ноги подкашиваются от голода и усталости, ремонтируют корабли, сражавшиеся при обороне Таллина, Ханко, Ленинграда.
Я побывал на судостроительном заводе и понял: то, что делают рабочие и моряки на ремонте кораблей, не укладывается в обычное понятие трудового подвига. Нет, это нечто более высокое и неповторимое.
Инженер Илья Семенович Кушнарев был один, когда я вошел к нему в большой холодный кабинет. Он сидел за письменным столом в ватнике и старенькой барашковой шапке-ушанке, растирая коченеющие руки, и читал какое-то письмо.
Мы поздоровались, и он первым делом протянул мне бумагу со штампом «Военный совет Краснознаменного Балтийского флота». В этом письме содержалась просьба моряков к судостроителям ускорить ремонт миноносца, ввести его в строй к открытию навигации.