Ночь у мыса Юминда
Шрифт:
Издали послышался незнакомый сердитый голос:
— Что там еще за шум?!
Быстрой походкой к морякам подошел военный в полушубке, перетянутом ремнями, с пистолетом и небольшой сумкой. Он заявил, что здесь стоит его рота и он, командир роты, не позволит, чтобы нарушалась маскировка. Мишин объяснил цель приезда моряков. Военный несколько минут стоял в раздумье, глядя на худые, посеревшие лица, и наконец сказал:
— Ну ладно, действуйте. Только осторожнее. Чтобы фрицы не засекли.
Мишин бросил коротко:
— Пошли! — и зашагал впереди всех с
Люди шли по тропе, которую заносило снегом. Над ними стояли звезды, холодные, сияющие.
Никто не знал, где начиналось то самое место, с которого они были уже заметны фашистам. Но Мишин чувствовал, что оно где-то совсем близко, и скомандовал:
— Ложись!
Люди поползли. Земля была неровной, обледенелой, ползти было трудно. То скатываясь в воронку, то выползая из нее, люди преодолевали метр за метром.
Мишин полз впереди. Он вытягивал голову, выбрасывал руки и, упираясь острыми локтями в землю, подтягивал легкое, тщедушное тело. Валенок натирал ногу, мешал мешок с лопаткой. Укрывшись за холмик, Мишин скомандовал:
— Передых!
Потом поползли дальше.
Мишин протянул вперед руку и ощутил ровную поверхность. Начались занесенные снегом огороды.
Гитлеровцы выпускали в воздух осветительные ракеты. Осторожно, чтобы остаться незамеченными, пригнувшись к земле, матросы, нащупав бугорок, энергично ударяли лопатками о землю. Она сначала не поддавалась, потом начинала отваливаться твердыми кусками и осыпаться песком, сквозь который легко угадывались клубни картофеля.
Мишин держал в руках затвердевшую, как камень, шершавую холодную картофелину. Это было первое, что он нашел. Решив убедиться, что это не камень, он попробовал зубами. Остался привкус крахмала. Копая дальше, вспоминал, как много времени назад, еще в то далекое довоенное время, любил он желтовато-белую разваренную сахаристую картошку, и от воспоминаний перехватило дыхание. От голода начинала кружиться голова, и что-то тяжелое подкатывало к горлу. Изо всех сил сжав черенок лопаты, Мишин преодолевал тяжелое, тошнотворное состояние. Ну вот и прошло! Снова заскрипела лопата, заработали руки, наполняя мешок картошкой.
Вдруг резкий свистящий звук разорвал воздух. Все пригнули головы.
«Неужели заметили? Тогда — конец!» — думал каждый, прислушиваясь. Мишин приподнялся, повернул голову, насторожился. Тихо. Как видно, немцы острастки ради стреляли в божий свет, как в копеечку.
Снова принялись за работу. Мешок наполнялся за мешком. Наконец работа была закончена.
Люди мало говорили. Решили цепочкой ползти обратно. Последним, замыкающим, двигался Мишин.
Тяжело волоча мешки, люди при каждой вспышке ракеты прижимались к земле. Мишин, немного поотстав, карабкался из последних сил. Земля холодила тело, снег забивался в валенки, но сердце теплело с каждым движением: все дальше уходили от врага.
Когда приближались к безопасной границе, с которой, выпрямившись, можно было ступать по земле, снова засвистели пули.
«Шальные!» — шепнул кто-то. Минутная тишина разорвалась грохотом. Застрочил
А мы ждали Мишина и его товарищей. Всю ночь не тушили свет. Командир корабля крупными шагами мерил каюту, подходил к окну, дышал на промерзшее стекло, вглядывался в темноту, прислушивался и снова шагал, отгоняя сон.
Мы с Ильей Семеновичем сидели на стульях и дремали.
Под утро, когда начало рассветать, командир нас разбудил. Мы вместе заспешили за ворота.
По булыжной мостовой устало переваливался грузовик. Он был нагружен картофелем. У ворот он остановился. Первым высунулся из кузова Мишин. Он перелез через борт, покрутил одной ногой в воздухе, ища подножку, и затем легко спрыгнул на землю. Он подошел к командиру корабля и чеканным голосом доложил:
— Ваше приказание выполнено! — И когда командир, широко улыбнувшись, протянул ему руку, Мишин воскликнул: — Теперь, товарищ командир, на какое-то время мы картофелем обеспечены!
В эту минуту я посмотрел на Илью Семеновича и увидел в его глазах бесконечную радость, он не знал, как выразить ее, и только хлопал Мишина по плечу и все время повторял одно и то же слово:
— Молодец! Молодец! Молодец!
Я тоже поздравил Мишина с боевым и хозяйственным успехом, распрощался с товарищами и уехал. Вернувшись в наше писательское общежитие, я рассказал друзьям о сметке и находчивости интенданта.
— Чего не бывает в наше время, — сказал Вишневский и посоветовал мне дня через три-четыре еще раз наведаться на верфь.
Но это было слишком далекое путешествие, и я сумел лишь позвонить командиру корабля. Он сообщил, что после успешной операции под Колпином были посланы матросы в город разыскивать кораблестроителей. Специалиста по котлам принесли на носилках и положили в кубрике. Командир корабля строго-настрого приказал врачу: «Если не спасете мне инженера, нет больше доверия медицине…»
Инженера поддерживали камфорой, витаминами и картошкой, вырытой под огнем врага. Вскоре он смог взяться за чертежи.
Второй инженер, переведенный из госпиталя, тоже поправлялся на заводе.
Картофель, добытый таким тяжелым и опасным способом, помог спасти Васю Копейченко, Сурина и других людей, находившихся на краю голодной смерти.
— Вот так мы вышли из тяжелого положения, — сообщил командир. — А теперь крепко взялись за ремонт. К весне будем готовы плавать, обратно в Таллин собираемся…
Я спросил:
— Как поживает Мишин?
— Живет не тужит. У него новая идея. Прочитал в «Ленинградской правде», как своими силами хвойный экстракт приготовить, и заболел этим делом. Погнал полуторку в Ольгино за хвоей. Достал пустых бочек. Наготовил витамина и потчует команду корабля и рабочий класс. Сам дегустирует каждую бочку. Говорит, полкружки зараз выпьешь, и никакая дистрофия не берет… В общем, молодец парень!