Ночная духота
Шрифт:
— Когда начнутся танцы, я уйду, — сказала Каталина, поглаживая малышу спину. — Я решила провести этот день дома, но не переживай, я сплю крепко, потому не стану вам с Моникой помехой. С Диего останется моя старшая дочь, а вы обе спокойно выспитесь. Улыбнись, Джанет, не дожидаясь, когда Габриэль попросит тебя об этом лично. Мы оплакали мёртвых, теперь время живого веселья. И мы не позволим никому испортить праздник непростительной печалью.
— Каких мёртвых вы оплакивали? — решилась я задать опасный вопрос.
— Всех, — улыбнулась Каталина. — И себя в их числе. И тех, кто погиб из-за нас, ведь многие не могут сдержаться при виде человеческой крови, хотя она им и не нужна.
Я проследила за её красноречивым взглядом и встретилась
— Что он, что его сын, оба не знают меры, — из голоса Каталины пропала мягкость. — Я сама чувствую подле них страх, а это неправильно. От людей должна исходить только любовь.
— А ты сама…
— Убиваю ли я? — голос Каталины вернул прежнюю мягкость. — Убиваю, но не больше твоего. Творец создал этот мир разумно, у каждого есть своё предназначение, и трава не возмутится тому, что её поедает олень. Творец дал оленю еду, и тот не вздумает охотиться, как гризли. Человек, забывший свои предназначения, глупец. Он должен брать от природы лишь то, что ему действительно нужно для поддержания жизни, чтобы не нарушать природной гармонии. Одна туша оленя накормит деревню, оставив лёгкое чувство голода, а две заставят животы болеть и остатки мяса гнить. Никогда не забуду смердящие пары Монтерея, — Каталина запрокинула голову и втянула ноздрями воздух. — Ради воловьих шкур пришлые забивали целые стада. Лишь лучшие части они засаливали для матросов и съедали на празднике, посвящённом окончанию забоя. Остальное бросали койотам, но койот не может съесть столько мяса, не охотясь. Туши разлагались под солнцем, над городом кружились облака мух, это было ужасно… Но мои белые мужья считали подобное правильным. Почему ты так долго?
За шумом голосов я не заметила вернувшегося Клифа. Он держал в руке стакан с похлёбкой и другой с чем-то очень ароматным.
— Это для тебя, — сказал он, потрясая вторым стаканом. — Это действительно добрая трава.
Каталина кивнула и вдруг зевнула, совсем как человек.
— Прежде чем завалишься с остальными в баню, отправь девочек домой. Понял?
Клиф кивнул, и Каталина осторожно, чтобы не потревожить сон ребёнка, поднялась на ноги. Габриэль кивнул ей, отпуская, а я вновь поймала взгляд графа, который, должно быть, внимательно следил за нами всё это время, а может даже слышал беседу. Наверное, пристальное внимание француза не укрылось и от Клифа, потому он демонстративно развернул меня к себе и, как ночью йогуртом, принялся кормить желудёвой похлёбкой, которая напоминала по консистенции овсянку, а вот вкуса из-за обилия мёда я совсем не почувствовала.
— Теперь запей.
Предложенный настой Yerba Buena смыл приторность мёда и оставил мятное послевкусие. Я боялась повернуться в сторону графа, но чувствовала, как от его взгляда к лицу приливает кровь.
— А как вообще вампиры едят? — шепнула я Клифу, заметив, что даже граф держит в руках лепёшку.
— Что мы едим, ты хотела спросить?
Я с трудом поняла английскую фразу, сказанную незаметно подсевшим к нам мёртвым индейцем — я всё не могла заставить себя назвать их вампирами даже мысленно. Он принялся рассматривать меня, и я, не испытывая большего смущения, открыто глядела в его достаточно молодое лицо. Наверное, мои щёки уже просто не могли пылать ярче. Грудь его украшало ожерелье из белых ракушек, но такое было даже на Клифе, и от остальных этого индейца отличали лишь тростниковые браслеты, сплетённые столбиком — они стягивали его могучие бицепсы. Лоб пересекала простая кожаная повязка, а в собранные на затылке на манер Габриэля чёрные густые волосы было воткнуто два пера. Пухлые губы сложились в улыбку, и густые чёрные брови сошлись у переносицы.
— Мы едим кровь, как любые другие вампиры.
Я вздрогнула от ледяных слов, которые индеец произнёс с улыбкой. Он обернулся, чтобы стащить у девочки из волос цветок, поднёс к губам стебелёк и потянул его, словно пил коктейль через трубочку.
— Сок — это их кровь, — продолжил он, облизывая пухлые губы. — Цветы
Клиф молча опустил мне на плечо руку и распластал длинные пальцы на моей груди, будто защищая сердце от взгляда индейца. Тот усмехнулся, но уходить не думал, только удобнее устроился на месте Каталины и оказался теперь против графа, который нынче нашёл в нём более интересный предмет для рассмотрения, чем была я.
— Вы должны помириться, иначе заразите своей злостью моих гостей, — сказал неожиданно Габриэль, но повернулись к нему только этот индеец и граф, остальные продолжили смотреть на огонь, будто слова вождя заставили их замереть.
Я поняла смысл фразы, но она явно была сказана по-испански.
— Я не собираюсь мириться с присутствием дона Антонио на празднике нашего племени!
Индеец вскочил на ноги, и я порадовалась, что Клиф успел оттянуть меня к себе, иначе индеец откинул бы меня локтем.
— Я прекрасно понял тебя ещё в бане, Алехандро, — продолжил спокойно Габриэль. — Моё решение, принятое в тысяча восемьсот тридцать восьмом, остаётся в силе. Дон Антонио не виновен в смерти твоей сестры.
Я оторвалась от груди Клифа и взглянула в бесстрастное лицо графа. Он продолжал глядеть на индейца пустыми мутно-серыми глазами. В руке его оставалась едва надкусанная сложенная пополам кукурузная лепёшка. Граф не шевелился.
— Если здесь кто-то ещё сомневается в правильности моего решения, можете больше не приходить ко мне за советом, — продолжил тем же монотонным голосом Габриэль и сделал паузу, во время которой даже дети промолчали. — А теперь вам надлежит помириться. Пире!
— Я не сяду! — закричал Алехандро по-испански и вперил бешеный взгляд в Габриэля. — Я не сомневаюсь в том, что ты веришь дону Антонио. Ты всегда относился к нему слишком дружески, хотя он не стоит ничьего доверия.
— Остановись, Алехандро! — поднялся со стороны графа другой мёртвый индеец. — Ты завтра пожалеешь о своём недоверии к Габриэлю. Им ты обижаешь всех нас. Я тоже потерял сестру и брата, но не смею никого винить. Их всех призвал Господь, потому что так было нужно ему, а не потому что твоя сестра связала жизнь с доном Антонио. Теперь мы знаем, что такое оспа, и знаем, что она не коснулась многих белых, потому что они были привиты. И так же знаем, что вакцина убивала и их. Ты, кажется, забыл, что дона Антонио не было рядом, когда принимали решение дать его жене вакцину. Нечестно обвинять его в том, в чём не было его вины. Он оплакивал смерть жены и ребёнка так же, как оплакивали все мы… И он мог обвинить нас в смерти сына, если бы не принял нашу традицию как неоспоримо верную.
— Ему не нужен был сын. Он бросил мою сестру, и потому она умерла. И я не желаю делить с ним одну еду!
Алехандро швырнул свою тарелку под ноги и жестоко растоптал. Я сильнее вжалась в Клифа, который сам отполз на соседнюю циновку, где ему сразу уступили место. Граф не шевелился, Габриэль тоже. Лишь второй индеец продолжал стоять. Вдруг он поднял руку и объявил так же зычно, как до того сзывал всех сам Габриэль:
— Наша традиция не терпит ссор на празднике. Так дадим Творцу решить, кто из этих двоих прав. Пусть же сойдутся они вместе и докажут свою правоту силой! И будет так!
Габриэль ничего не сказал. На его лице не читалось ни согласия, ни порицания. Гости же, не сговариваясь, начали оттаскивать циновки от костра, освобождая место для страшного действа. Граф молча поднялся, аккуратно положил на тарелку недоеденную лепёшку и направился к ручью. Алехандро двинулся следом. Моё сердце упало. Устрой они драку, силы явно на стороне индейца. Он выглядел моложе, и руки его вряд ли бы влезли в рукава рубашек графа дю Сенга.
— Не бойся, — вдруг раздалась у меня за спиной английская речь. — Когда-то Алехандро уже пустил дону Антонио кровь. И ничего с тем не случилось, выжил и до сих пор живёт.