Ночная духота
Шрифт:
Машину следовало оставить на соседней улице, но маленький человечек во мне просто искал повода не ходить в церковь. Я смотрела на распахнутые церковные двери, выходящих из них людей и мечтала, чтобы служба не заканчивалась, и я могла уехать из-за невозможности припарковать машину. До меня доносились отзвуки красивого православного песнопения, но разобрать английских слов я не могла, но даже без понимания они леденили душу, заставляя судорожно расправлять на плечах шелковый шарф.
Машина моя мешала выезжающим, но я продолжала стоять посреди дороги с работающим двигателем, делая вид, что караулю освобождающееся в тени дерева парковочное место. Часы показывали одиннадцать утра,
Неужели мне действительно надо засветить свечку за спасённую жизнь? Неужели граф считает, что не сам даровал её мне? Я уверена, что если и стану кого-то благодарить, то лишь его… В ушах вновь зазвучал голос вампира, но в этот раз не насмешливый, а какой-то усталый, словно его действительно покоробило моё отношение к его обществу, которое он мне, оказывается, не навязывал. Не могла же я настолько ошибаться?
А отчего бы и нет, ведь вампиры для меня, как были, так и остались тайной. Однако никакой ключик от потайной комнаты я не желала подбирать. Меньше знаешь, как говорится… Сзади посигналили, и я со страху ударилась грудью в руль, но быстро сообразила, куда отъехать, чтобы освободить дорогу. Тень под деревом манила странными очертаниями на асфальте — точно длинные пальцы, простирающиеся ко мне в приглашающем жесте. Я повиновалась и припарковалась, накинула на голову платок и пошла к воротам храма, только осенить себя крестом не решилась. Это ещё большее святотатство, чем просто приход в храм в моём положении. Что делать в Божьей обители прислужнице нечистой силы? От моего присутствия иконы должны потемнеть, и сам Иисус обязан прикрыть добрые глаза, если уж не в силах отвернуть от меня свой нарисованный лик. А я должна испугаться…
Однако ожидаемого трепета не последовало, было только душно от ладана и горящих свечей. Давило потолочными балками и несуразной хрустальной люстрой, готовой приземлиться на головы прихожан. Дерево, вытертые ковры, тусклые иконы… Я изучала интерьер, словно то был не храм, а какая-то инсталляция потерянной цивилизации. Потерянной для меня. Наверное, кому-то в таком доме Божьем удобно, но я предпочитала оказаться в просторном православном соборе Сан-Франциско — там можно остаться незамеченной, а тут все как на ладони. Я топталась на месте, чувствую себя лишней, словно экскурсант в Софийском Соборе. Дрожащие свечи не согревали дерево. Тёмная часовня Форт-Росса была намного теплее, и мне захотелось, чтобы и здесь вдруг пропали электрические лампы, ковры и иконы, а осталось… Что осталось-то? Святость? Чьё-то присутствие? Или пустота?
Пустота, которая вдруг разлилась внутри меня… Да что же такое — люди, приехавшие сюда ещё в прошлом веке, пусть и позабыли русский язык, но сохранили веру предков — да они все американцы, но православные американцы — им дана свобода выбора, церкви на любой вкус, но они приходят сюда, к русскому священнику и празднуют Рождество двадцать пятого декабря… Чего ждёт от меня вампир? Чего? Нет любви, нет дружбы, нет Бога… Я никчёмна… Это что, моя исповедь?
Стало душно, невыносимо, словно я вновь запуталась в простыне, спина похолодела… Я бочком вышла на безлюдный двор. Народ рассеялся слишком быстро — кто домой, кто в трапезную… В глазах зарябило, и я еле успела привалиться к стене.
— Тебе плохо? — услышала я тут же над ухом женский голос, вопрошающий меня по-английски.
Я заморгала и затрясла головой, не в силах вымолвить и слова. Я узнала матушку, она смотрела на меня с опаской и тут же отправила девочку за водой.
— С тобой точно всё окей?
Я кивнула и наконец разомкнула пересохшие губы:
— Просто душно.
Мы стояли на самом солнцепёке, но сдвинуться в тень я не могла, ноги
— Мам, — закричала девочка издали невыносимо громко, как все дети. — У нас закончилась вода в бутылках.
Матушка всплеснула руками, но тут же сказала:
— Там в чане осталась святая вода, принеси её.
Я вздрогнула, и мне вдруг стало страшно, словно я была средневековой ведьмой. Впрочем, когда пластиковый стакан замаячил перед моим носом, переливающаяся на солнце вода показалась слишком заманчивой, чтобы думать о плохих последствиях, и я с жадностью осушила стакан до последней капли.
— Легче? — поинтересовалась матушка, забирая пустой стакан.
— Всё хорошо, спасибо. Я пойду.
— Может, принести тебе печенья и сока? Кофе тоже должен остаться.
— Нет, нет, благодарю… Я спешу…
Если вчера я не сумела проглотить проклятую еду, то сейчас благословенной я точно подавлюсь. Уйти бы побыстрее из этого святого места, только вот ноги продолжали подводить, и матушка всё настойчивее предлагала остаться, и, если бы не спасительный телефонный звонок, пришлось бы сдаться под натиском её уговоров. Звонила моя маникюрша, предлагая прийти прямо сейчас, потому что муж незапланированно отправился с детьми в горы. Нет, всё-таки Бог существует и милостив даже к таким, как я. И он даровал мне силы отлепиться от стены храма, и, ещё раз заверив матушку множественным «окей», я медленным шагом вернулась на почти пустую парковку.
Жажды больше не ощущалось, но пустота в голове продолжала главенствовать, и оттеснённый к вискам разум безумно давил на них. Скорее добраться б до Сони и выпить кофе. Он не будет горчить, как у графа. Соня сдобрит его задушевной беседой на русском языке. В разговорах с ней я реанимировала родной язык. Вернее делала тщетные попытки заговорить на нём, как раньше. С ней я не боялась сбиться и сболтнуть глупость. Наверное, где-то на подкорке я чувствовала, что она считает меня более удачливой в жизни, и сознание глупого превосходства позволяло мне дурачиться и не держать на лице постную маску пренебрежения к окружающим, которой часто прикрывают неуверенность выходцы из бывшего Союза.
Слишком часто на русских встречах мне доводилось слышать от представительниц прекрасного пола всех возрастов выпады в свой адрес, когда я пыталась помочь советом: тебе не понять, будь у нас американское образование да идеальный английский, да не было б детей, мы бы тут горы свернули. Я смущённо замолкала и отходила прочь, зарекаясь приходить на русскоязычные тусовки. Знали бы, что существуют горы, которые свернуть невозможно, и надо ещё постараться, не разбиться о них насмерть.
Светофор выдался слишком долгим, и я успела заметить мексиканского дедушку в широкополой сомбреро, медленно бредущего по тротуару с тележкой, гружённой ящиками с клубникой. Я сунула руку в рюкзак и радостно обнаружила двадцатку. Дедушка заметил припарковавшуюся машину и остановился. Я купила два ящика — себе и Соне, поблагодарила по-испански, пожелала хорошего дня и счастливая вернулась в машину. Немытые ягоды нельзя есть сытому человеку, а голодного не испугаешь никакими бактериями…
— Ты ненормальная? — спросила Соня вместо приветствия. — Я вчера на фермерском рынке закупилась на всю неделю.
— Что поделать, — отозвалась я, опуская ящик клубники на облицованную старой плиткой кухонную столешницу. — Придётся съесть сейчас. Я тебе помогу.
— Ты что, не завтракала?
Я кивнула.
— У тебя свидание? — продолжала она допрос каким-то совсем материнским тоном, от которого мне вдруг стало не по себе. Я попыталась вспомнить, когда последний раз звонила родителям, и не смогла.