Ночная смена
Шрифт:
С ним справляются и без нашей помощи — один из четверки открывает дверь кабины и вылезшего оттуда водителя в три пистолета кладут на месте. Ключи и впрямь оказываются в замке, только вот бензина в машине нет и похоже аккумулятор скис.
Но оказывается, что аккумулятор в запасе есть, его тут же ставят, в бак заливают канистру из трех висевших на БРДМ, и двое из четверых садятся в кабину фургона, а двое возвращаются к нам.
Трогаемся дальше, только вид спереди закрывает теперь фургон… Смотрю на Неву — там и впрямь то отставая, то выдвигаясь вперед болтается уже знакомый катер. Приятно, что
— А что это за китайские собаки там стояли? — спрашивает вслух один из вылезавших.
— Это не собаки, это Ши-Цза. Ши-Цза не собаки, а полульвы-полулягушки. У правого — он самец — под лапой жемчужина, у левой — самки — детеныш. Сто лет уже тут стоят. — замечает Дмитрий. — Их ставили в древнем Китае у храмов и кладбищ, чтобы охраняли вечный покой усопших владык.
— Ага, как и Сфинксы у Академии… Тоже покой фараонов должны были охранять.
— Да уж, тут теперь им самое место, кладбище с гуями охранять…
— Чего-чего?
— Гуй — это у китайцев демон-оборотень, дух умершего грешника.
— Гламурненько!
— И к месту. А как звучит! Вот вам гуй! Ни гуя нет! Гуево! Негуево!
— Огуели! Гуями обложили!
— С гуя рухнул!
— Ни гуя, ни гуя, а потом — гуяк — и гуюшки, гуюшки…
— На гуя до гуя нагуярили — выгуяривайте к гуям! На гуя выгуяривать? Загуяривайте на гуй!
— Все! Принято на вооружение!
Пока трепались — проскочили мимо Нахимовского училища, где стоял в затишке пяток пацанов в форменках, мимо «Авроры». Ползем медленно, передняя БРДМ расчищает старательно дорогу, распихивая в стороны стоящие как попало автомобили.
— В Нахимовском тож никого живых не видно.
— Их тут с первого дня уже нету.
— Как так?
— А клешники тогда еще тут десант выкинули и всех пацанов, кто еще был жив — тут же под прикрытием десанта и вывезли. МЧС тогда им помогали на своих галошах — как раз и заметили, что в Крепости люди. Мимо шли — попали под полуденный выстрел.
— Небось, сразу догадались!
— Догадаешься тут…
Проходим по Сампсоньевскому мосту — и мертвецов становится заметно — и сильно заметно — больше. Не мудрено — шесть больниц, куча школ — а у нас с тридцатых годов всегда рядом с больницами размещали школы и гостиницы, вокзал с его бомжами… Не толпа на Невском, но густо. Очень густо. И грустно — много мелькает грязных и окровавленных белых халатов, зеленых шапочек и медицинских костюмчиков веселых расцветок… Коллеги…
Первые признаки живых — шторы. Свисающие из окон верхнего этажа Артеллерийской Академии. Останавливаемся. Кто-то спереди пускает ракету, потом еще одну. Но никто не отзывается. Едем дальше.
Опер сидит как на иголках. Теперь вроде как он играет роль Сусанина — где-то рядом его пресловутая не то оружейная комната, не то тир. В карты не смотрит, видимо ориентируется и так отлично. Колонна отходит от набережной и мы премся в какие-то глубины не то промзоны, не то зоны железной дороги. Впереди слышна короткая пальба, проезжаем в распахнутые ворота.
Мертвяков внутри вроде нет. Выкатываемся шустро из автобуса, кто-то в темпе захлопывает ворота, закрываются они правда с трудом — очень вероятно, что передняя БРДМ боднула их рылом и слегка погнула. Вяжут створки ворот куском веревки.
Дмитрий возбужден, аж скулы
Вокруг низкие грубо сляпанные не то пакгаузы, не то мастерские. Те, кто ехал с нами в автобусе рассыпаются по двору. Кроме «Тоёты» на спущенных шинах ничего интересного во дворе нет. Тем не менее мужики уже довольно сноровисто берут территорию — и окна и крыши — под контроль. Ильяс остался в БРДМ, Саша тоже, а вот Николаич присоединяется к нам. Дверь довольно новая, железная, но монетодворский «консервный нож» распахивает ее шутя.
Включаем фонари, но свет внутри и так есть. Пахнет, очень знакомо пахнет. К запаху, характерному для посещаемых военными мужиками нежилых мест (оружейная смазка, гуталин, затхлость, туалет и немножко ногами для букета) — еще и мертвячинкой с ацетоном припахивает.
Замечаю на Николаиче ту самую готичненькую перчатку на левой руке. Держит ею помповуху.
Ну да мое место как всегда — в тылу.
Но никого нет. Вообще.
Пока не заходим в импровизированный тир. Явно пистолетный — тут в длину зала метров двадцать — двадцать пять. В самом конце зала — перевернутый стол. Из-за стола поднимается человек. Милиционер. Был милиционером. Сержантом.
Дмитрий выдыхает. Явно это не тот (или та) кого он боялся увидеть.
Милиционер так хорошо забаррикадировался, что сейчас не может вылезти.
— Доктор, упокой его из малопульки. Не нужно ему голову разносить — просит меня опер Дима.
Ну, отчего не уважить просьбу.
Подходим ближе.
Мертвяк поворачивается к нам и тупо пытается идти, да стол не дает.
Выстрел простой, дистанция детская.
Мертвец заваливается обратно, туда, где сидел в обороне.
Сержант успел собрать баррикаду из стола и нескольких ящиков. Тут же пустая бутыль от «Фанты», заплесневелые пирожки в полиэтилене. Никаких записок нет. И на теле — никаких ран, мундир чистый. Только присмотревшись, замечаю забинтованный аккуратно указательный палец на левой руке. Не повезло парню…
А еще сержант собрал арсенал. Три «Марголина» и револьвер с необычной деревянной эргономической рукояткой. Несколько пачек патронов. Голубые с мелкашками и бело-черные — с револьверными.
Дмитрий берет револьвер.
— Это что за вещь? — спрашиваю его.
— Хайдуров. Бурятский «Кольт». Шутка. На самом деле спортивный целевой револьвер ТОЗ — 49. В свое время намолотил кучу золотых медалей. Если никто не против — я его себе возьму.
— Бери. И кобуру на бедро, чтоб как шериф — это Николаич ехидничает.
— Спасибо.
— Получается так, что пока четыре короткоствола. А где пистолеты — пулеметы?
— А это — вон та дверца. Только — не обольщайтесь особо.
Комнатушка — обычный чуланчик. Тут она была за оружейку, отсюда покойный сержант и притащил патроны и оружие. Дима выволакивает оттуда ящик, покрытый буквально слоем пыли. Открывает.
Ничего не понимаю — внутри лежит десяток металлических прямоугольных коробочек. Сантиметров этак 30 в длину, 10 в ширину и толщиной сантиметра три. С торца вороненой коробочки торчит массивный крючок. В целом — какой-то дверной замок-переросток.