Ночное солнце

Фазли Герай

Эти слова отрезвили Гюльназ. Терпение, прежде всего надо быть терпеливой?.. Терпение и выдержка! Непрерывно твердила она себе и спокойным шагом направилась в противоположный конец коридора. На ходу она дала себе слово, что вот так до самой двери будет идти спокойно, не оглядываясь на раненых, даже на Виталия. Но не выдержала. У его палаты, как обычно, остановилась, с легкой улыбкой заглянула в дверь. Виталий что-то читал. Он заметил ее, но, увидев, что она куда-то торопится, не окликнул.

У входной двери прогуливался, пританцовывая, Искендер. Гюльназ все

поняла. Поняла, что этот день пришел. Этот самый страшный день, прихода которого она ждала уже давно, с тех самых пор, когда вокруг города сомкнулось кольцо блокады. В эти долгие томительные дни она знала, что однажды Искендера разлучат с ней. Но до сих пор эта мысль была скользкой, как рыба, неуловимой, как туман, но и такой же неотвратимой. Она ни на минуту не покидала ее. Этот существовавший где-то в отдалении день походил на думы о смерти. Подобно тому, как каждый человек, зная о неизбежности конца, живет спокойно, она тоже, зная, что Искендер однажды непременно уйдет на фронт, не думала об этом.

Еще у двери, пока Искендер ее не видел, она, прислушиваясь к стуку новых сапог мужа, подумала, может, это к лучшему. Может, так оно и надо, чтобы мысль, что она может остаться без Искендера, была скользкой, как рыба, неуловимой, как туман. Иначе, кто знает, может, теперь у нее остановилось бы сердце, она потеряла бы сознание. Но Искендер в теплом полушубке, в толстом шлеме танкиста - свидетельство того, что отсутствие Искендера - неизбежная реальность. Он должен уйти! Он должен уйти, оставив Гюльназ одну. Никто не может этого предотвратить, да оно и не нужно.

Осознать реальность, примириться с ней, принять ее - не это ли житейская мудрость.

– Искендер!

Он обернулся. В полутьме Гюльназ не могла ясно различить выражения его глаз. Она только видела, что Искендер, запыхавшись, спешит к ней.

– Значит, уходишь... дорогой!..
– Гюльназ шла ему навстречу, а глаза ее сияли неподдельной радостью.
– Какой хороший полушубок выдали тебе, Искендер!
– Она обвила его шею руками, привыкшими, как мотылек, взлетать с легкой лаской.
– Смотри, как к лицу тебе... эта форма... Я всегда хотела, чтобы ты был танкистом. Сел бы в танк, который изготовил собственными руками, и отправился на фронт... Прорвал бы на своем танке участок блокады и очутился бы на той стороне, а потом посадил бы на этот танк и меня и направился прямо в Чеменли... Ах, как это будет прекрасно!

Тонкими руками она прижала к своей груди голову в тяжелом шлеме, гладила по лицу и все говорила, говорила. Будто боялась, если она сделает паузу, Искендер исчезнет. А Искендер и не говорил, и не двигался, замер, будто в руках Гюльназ нашел райский уголок. Больше, чем простые теплые слова, восхитил его блеск ее чистых сверкающих глаз. Вместо слез там сиял огонь любви.

– Чего мы здесь стоим, Искендер? Холодно, пойдем внутрь...
– Взявшись за мягкий воротник его нового полушубка, она потянула его за собой. Идем... Хочешь, я познакомлю тебя с Виталием, а?.. Скажу, смотри, вот мой брат Эльдар...

За улыбкой, застывшей на ее полуоткрытых

губах, скрывалась странная ирония. Искендер понял: мишенью этой иронии был не Виталий и не сама Гюльназ. Это насмешка ее маленького сердца над большим миром.

– Виталия, я и сам хотел бы повидать, но...

– Хорошо, пусть будет как ты хочешь. Я не буду вас знакомить. Ну, иди же... пусть мои раненые увидят тебя.

– Я спешу, Гюлю. Должен возвращаться...
– Искендер остановился на пороге коридора.
– У меня осталось всего пятнадцать минут.
– Он виновато взглянул на часы, покорным, дрожащим голосом проговорил: - Не обижайся, сейчас у меня мало времени. Потом...

– Когда потом?

– Может, под вечер я приду домой. Может, и переночую дома...

– Почему может? Ты считаешь, что прямо сегодня тебя пошлют на фронт?

– Не знаю. И разве фронт так уж далеко? Вон он, прямо у нас дома... Куда бы ни двинулся, можно вернуться...

– Как знать? А вдруг тебя направят на другой фронт?..

– На другой фронт? Ты хочешь сказать, что ради меня будет разомкнуто кольцо блокады? Скажут, пожалуйста, товарищ Искендер, дорога открыта, можешь отправляться на любой фронт, а дальше - к своим...

При этих словах и у Гюльназ губы раздвинулись в улыбке. Она будто впервые осознала, что у блокадного кольца есть, оказывается, другая сторона, это огненное кольцо не только кольцо голода, жажды, смерти. Судьба поместила их в это кольцо, чтобы они не могли отдалиться друг от друга.

– По твоим словам выходит... что ты в любое время можешь прийти, повидаться со мной, не так ли?

– Наверное... Раз в три-четыре дня, самое большое, в неделю - я смогу навещать тебя.

– Как это было бы хорошо, Искендер!..

Но между этими горестно произнесенными словами Гюльназ и камнем, брошенным в темноту, не было особенной разницы. Оба одновременно это почувствовали, но ни тот, ни другой не выдали себя.

Вдруг Искендер радостно, словно ребенок, обнаруживший пропажу, сказал:

– Гюлю, ты знаешь, кого я сегодня видел? Доктора Салиму. Когда шел сюда... На "скорой помощи"... куда-то...

Гюльназ с волнением перебила его:

– Доктора Салиму? О боже! Где, как? Вы не смогли поговорить?.. Чья эта "скорая помощь"?

– Я не понял, я побежал за машиной... хотел разглядеть номер, но он был залеплен снегом.

– Вот видишь! Когда я говорила, что видела ее, ты мне не верил... Значит, она в городе... Жива-здорова, как хорошо... Видно, она доктор одного из госпиталей.

– Как знать? Может быть, даже главврач. Если бы я смогла повидать ее! Как было бы хорошо!

– Мне пора, Гюлю... Извини меня...

Гюльназ будто не слышала этих слов. Она застыла на месте, глядя на Искендера. Искендер поправил полушубок. Снова застегнул только что расстегнутую рукой Гюльназ большую желтую пуговицу, давешним виноватым взглядом снова посмотрел на жену. Перед уходом следовало ей что-то сказать утешительное. Но слова пропали. Гюльназ и сама молчала.