Ночной дозор
Шрифт:
– Вот уж хер тебе! – окрысился Хэммонд, невольно втягиваясь в спор.
Зэк с другого края стола тоже не устоял. Еще кто-то сказал, что обычного работягу Фрейзер, похоже, считает безгрешным ангелом.
– Попробовал бы ты управиться с ними на заводе, когда их целая кодла, – говорил зэк, сидевший за растрату. – Уж поверь мне, вмиг запел бы по-иному.
– А как же фашисты? – наседал Хэммонд. – Что, они тоже обычные работяги?
– Именно так, – сказал Фрейзер.
– А япошки?
– Ну, япошки – нелюди, – вмешался человек рядом с Фрейзером, еще один дезертир по фамилии Джиггс. – Это всем известно.
Спор продолжался еще несколько минут. Дункан
Перехватив взгляд Дункана, Фрейзер улыбнулся и громко сказал:
– Не хочешь поучаствовать в нашей дискуссии, Пирс? Что ты обо всем этом думаешь?
– Ни хрена он ни о чем не думает, – вмешался Хэммонд. – Ему все пофиг... Точно, пацан?
Дункан смущенно заерзал.
– Просто не вижу смысла в бесконечных разговорах, если ты это имеешь в виду. Мы ничего не можем изменить. Зачем тогда пытаться? Это не наша война, чужая.
– Вот уж точно, чужая сраная война! – кивнул Хэммонд.
– Вот как? – спросил Фрейзер.
– Да, когда ты здесь, – ответил Дункан. – Все остальное тоже чужое. В смысле, все важное: доброе и злое...
– Во, бля! – зевнул Джиггс. – Точно старый зэк с пожизненным сроком!
Иными словами, ты делаешь именно то, чего от тебя хотят такие, как Гарнир, Дэниелс, Черчилль 31 и прочие. То есть отказываешься от права мыслить! Я тебя не виню, Пирс. Здесь тяжело, нет стимула чем-то заниматься. Когда тебе даже новости не дают послушать! А вот это... – С полки под столом он взял «Дейли экспресс».
31
Уинстон Леонард Спенсер Черчилль (1874-1965) – премьер-министр Великобритании в 1940-1945, 1951-1955 гг.
В раскрытом виде газета напоминала рождественскую снежинку, какие мастерят школьники: колонки новостей были вырезаны, остались только семейные и спортивные страницы и комиксы. Фрейзер кинул газету на место. – Вот что они сотворят с твоими мозгами, если позволишь. Не позволяй, Пирс!
Фрейзер говорил очень напористо, не отводя ясных голубых глаз, и Дункан почувствовал, что краснеет.
– Тебе-то легко... – начал он, но взгляд Фрейзера сместился за его плечо и стал иным. Фрейзер увидел мистера Манди, шедшего меж столов, и вскинул руку.
– Эгей, мистер Манди! – театрально воскликнул он. – Сэр, вы именно тот, кто нам нужен!
Надзиратель неспешно приблизился. Дункану кивнул, однако на Фрейзера взглянул с опаской.
– Ну, в чем дело? – спросил он мягким приятным голосом.
– Ни в чем, – ответил Фрейзер. – Просто я подумал, что вы сумеете
Мистер Манди терпеливо улыбнулся, не желая втягиваться в разговор.
– Вот же, ты буровишь, чего хочешь, – сказал он, намереваясь продолжить обход. – Тюрьма позволяет.
– Но она не разрешает думать, сэр! – не отставал Фрейзер. – Не дает читать газеты и слушать радио. Какой в этом смысл?
– Ты сам прекрасно понимаешь, сынок. Зачем вам знать, что происходит снаружи, если вы в том не участвуете? Одно беспокойство.
– Иными словами, если у нас будут собственные взгляды и мнения, нами станет труднее управлять.
Мистер Манди покачал головой.
– Если имеется какое недовольство, сынок, обратись к мистеру Гарниру. Однако будь ты на службе, сколько я...
– А сколько вы на службе, мистер Манди? – влез Хэммонд. Он, Джиггс и все остальные прислушивались; надзиратель замялся. – Мистер Дэниелс говорил, вы здесь чуть ли не сорок лет.
Мистер Манди притормозил.
– Ну, тут я двадцать семь лет, а перед тем – десять в Паркхерсте. 32
Хэммонд присвистнул.
– Вот это да! – сказал Джиггс. – Больше срока за убийство! А как оно было в старину? Что за ребята сидели, мистер Манди?
Они точно школьники в классе, подумал Дункан. Пытаются отвлечь учителя расспросами, а мистер Манди слишком добр, чтобы послать их и уйти. Хотя, наверное, ему приятнее говорить с Хэммондом, чем с Фрейзером. Надзиратель встал удобнее, сложил руки на груди и задумался.
32
Паркхерст – тюрьма строгого режима на острове Уайт для осужденных на длительные сроки.
– Да вроде народ был такой же, – сказал он.
– Такой же? – переспросил Хэммонд. – Что, неужто все тридцать семь лет были мужики вроде Уэйнрайта, который только о жратве и думает, и Уотлинга с Фрейзером, которые всех уже задолбали своей политикой? Пропади я пропадом! Удивительно, как у вас мозги набекрень не съехали!
– А вертухаи, сэр? – разволновался Джиггс. – Уж наверняка были злыдни, нет?
– Надзиратели везде были разные, – спокойно ответил мистер Манди. – Добрые и злые, мягкие и строгие. – Он сморщил нос. – А вот режим был очень суров, да, ужасно суров. Вам, ребята, нынче кажется строго, но это манная кашка по сравнению с тем, что было. Знавал я надзирателей, которые секли людей ни за что ни про что. Сердце разрывалось, глядючи, как порют мальчишек лет одиннадцати, двенадцати, тринадцати... Вот оно как. Я всегда говорил: в тюрьме проявляется все самое хорошее и плохое, что есть в человеке. Уж я на своем веку повидал всяких. Бывало, парень садится злодеем, а выходит святым, и наоборот. Я вел горемык на виселицу и с гордостью пожимал им руку.
– Наверное, это их безмерно взбадривало, сэр! – вставил Фрейзер.
Мистер Манди покраснел, будто его застали врасплох.
– А кто, сэр, на вашем веку был самый злодейский злодей? – поспешно спросил Хэммонд.
Но мистер Манди на крючок уже не попался. Он опустил руки и выпрямился.
– Ну будет, – сказал он, отходя. – Заканчивайте с ужином, ребята. Поспешайте.
Чуть прихрамывая из-за больного бедра, надзиратель продолжил свой медленный обход. Джиггс с Хэммондом фыркнули от смеха.