Ночной огонь
Шрифт:
Господин Сандер вел себя прилично и вежливо. Я немного рассказала ему о себе и о своем происхождении, упомянув о том, что мой отец состоит в клубе «Устричных кексов», и попыталась объяснить ему, что такое Семпитерналы и как они соотносятся с не предоставляющими наследственные привилегии клубами нижестоящих иерархических ступеней. Боюсь, однако, что я только привела его в замешательство — с тех пор я перестала упоминать о своем статусе.
Мирль Сандер обожал свою мечтательную рассеянную дочь. Он был рад тому, что мне удавалось помогать ей учитья. Учебный материал сам по себе был достаточно прост, но Томба начинала предаваться снам наяву, если я не привлекала ее внимание к задаче, требовавшей решения. Мы никогда не ссорились; Томба оказалась
Томба любила подолгу размышлять о вопросах, не имеющих ответа. Что было перед тем, как все началось? Будет ли существовать Вселенная, если все живое в ней погибнет, и никто не сможет ее наблюдать? Какова разница между «чем-то» и «ничем»? Кроме того, она размышляла о смысле смерти. Томба предполагала, что жизнь — не более чем репетиция, подготовка к тому, что нас ждет после смерти. К этому вопросу она возвращалась так часто, что в конце концов мне пришлось настаивать на обсуждении более жизнерадостных тем.
Начался второй семестр. Меня сложившаяся ситуация более чем устраивала. Я жила в роскошных апартаментах, денег у меня было достаточно. Отец никогда со мной не связывался. Со временем Томба и я перестали быть близкими подругами, хотя характер моей ученицы по существу не изменился. У нее были другие друзья — скульптор, музыкант, помощники преподавателей с факультета философии. В ее отношениях с окружающими на первый взгляд не было ничего особенного. Когда закончился второй семестр, мы переехали на лето в прибрежную усадьбу Сандеров на Облачном острове. Там произошло много странных событий, но я не буду отвлекаться. Хотя об одном следует упомянуть. Томба проводила много времени на пляже, глядя на равномерный спокойный прибой. Затем она увлеклась строительством з'aмков из мокрого песка, укрепляя их соком розовых морских пузырей, застывавшим и покрывавшим песок прозрачной пенистой корочкой. Она сооружала из этого материала купола, шпили, обрамленные арочными галереями внутренние дворы, балюстрады и аркады, мосты и балконы. Ее архитектурные фантазии воплощались в каком-то зачарованном стиле, вызывавшем странное настроение. Томба всегда казалась беспокойной, когда я сопровождала ее на пляже, в связи с чем б'oльшую часть времени я оставляла ее в одиночестве. Как-то раз, спустившись к морю, я обнаружила, что она ничем не занята и, по-видимому, не прочь поговорить. Она объявила, что з'aмок закончен и что она больше не будет ничего строить. Я похвалила ее произведение за красоту и спросила, где она видела подобную архитектуру. Томба пожала плечами и сказала, что так принято строить на планете, отделенной от нашей двенадцатью Вселенными. Она указала на окно песчаного замка: «Посмотри туда». Я заглянула в окно и не могла поверить своим глазам: на стенах внутреннего помещения висели великолепные ковры, там стояли кресла и столы, а на широкой постели лежала спящая девушка.
«Ее зовут Эарна, — сказала Томба. — Она примерно нашего возраста, это ее дворец. Она известила двух своих лучших паладинов о том, что они должны к ней спешить, и что она примет того, кто прибудет первым. С запада мчится Шинг, из черного металла с серебряными прожилками. С востока мчится Шанг, из меди с прожилками
На мой вкус, Томба нарисовала слишком фаталистическую картину. Я снова наклонилась, чтобы заглянуть в окно замка, но увидела только песок — там больше ничего не было.
Смеркалось, с моря налетал холодный ветер. Томба отвернулась, и мы молча вернулись домой.
Впоследствии Томба потеряла интерес к пляжу. Ветер и брызги прибоя разрушили замок — он осел и превратился в груду песка. Каждый раз, когда я проходила мимо, я пыталась представить себе, что случилось с Эарной. Кто завладел ею: Шинг или Шанг? Но я так и не задала Томбе этот вопрос.
Лето прошло, начался третий семестр. Все было как прежде. Однажды, поздно вечером, мы сидели вместе в темноте. Мы пили мягкое вино — оно называется «Голубой цветок» — и нас обеих охватило необычное волнение. Томба сказала — между прочим, словно говорила о повседневных делах — что ждет скорой смерти, что она меня любит и хочет оставить мне свои вещи, чтобы я ими пользовалась по своему усмотрению.
Я ответила, что это не более чем несуразная фантазия, и что ей не придется делать ничего подобного. Кроме того, я посоветовала ей не уделять слишком много внимания мрачным мыслям.
Томба только наклонила голову свойственным ей мечтательным жестом и улыбнулась. Она сказала, что к ней снизошло откровение — перед ней открылся безграничный простор. Теперь она столько знала, у нее в уме накопилось столько всевозможных сведений, что на протяжении любого промежутка времени она могла постигать лишь малую толику доступных ей истин.
Я согласилась с тем, что это замечательно и любопытно, но усомнилась в том, что подобное откровение должно было обязательно привести к ее скоропостижной кончине.
«Это неизбежно», — ответила Томба. Она объяснила, что пять способов восприятия, доступных человеку, образуют нечто вроде картонного фасада, вводящего ум в заблуждение. Проникнув просвещенным взором сквозь этот фасад, она постигла трагическую перспективу реальности. Ужасная правда скрывается за фальшивой маской повседневного бытия! От нее нет спасения, ей лучше сразу покориться вместо того, чтобы затягивать сопротивление. Подчинение истине — единственный способ избавиться от мучительной агонии надежд, любви и стремления к познанию.
«Таков ответ на все вопросы, — утверждала Томба. — Полное самоотречение перед лицом близкой смерти. Только так можно положить конец надеждам».
Я возразила: «Такие вещи можно говорить только в состоянии истерики или умопомрачения! Откуда ты знаешь, например, что ты скоро умрешь?» Томба заверила меня, что может видеть свое тело со стороны в форме трехмерной конструкции из контурных линий, переливающихся разными цветами — розовым, желтым, лазурным, вишневым. Согласно ее представлению, эти цветовые волны, пробегавшие по координатной сетке ее фигуры, отображали различные фазы повседневного существования. Но в последнее время цветные линии приобрели бледный ржавый оттенок, что свидетельствовало о начале омертвения.
С меня было довольно этих бредней! Я вскочила на ноги и включила светильники. Я сказала Томбе, что такие рассуждения, в конце концов, непристойны и отвратительны.
Томба только тихо рассмеялась и сказала, что истину невозможно изменить оскорблениями. Зачем отшатываться от сладостной, пленительной смерти с такой нравоучительной страстностью?
Я спросила ее: «Кто внушает тебе такие мысли? С кем ты говорила? Может быть, ты вступила в любовную связь с человеком, подталкивающим тебя к самоубийству?» Томба уклонилась от прямого ответа и сказала, что такие вопросы ведут только в тупик, и что значение имеет истина, а не личности. На этом наша беседа закончилась».