Ночные каналы

Николаев Геннадий Философович

«Господи, куда меня занесло!» — с горечью подумал я. Таким одиноким, никому не нужным я себя еще никогда не чувствовал.

Я зашел в кафе, навернул двойную порцию оладьев со сметаной и три стакана крепкого чаю. Аппетит, как ни странно, был у меня отменный.

Снова очутившись на жаре, я в растерянности остановился. До ночных автобусов еще уйма времени. Светлану я решил больше не искать: если судьбе будет угодно, встретимся, если нет — переживу. Но почему-то не терпелось как можно быстрее скоротать этот день. Почему-то был уверен, что этой ночью увижу ее — обязательно!

Я вернулся в общежитие, незаметно проскользнув мимо дремавшего на лавочке Фомича. Взялся было

за книги, а это были в основном учебники по физике, электродинамике, математике, но ни одна не заинтересовала настоль­ко, чтобы всерьез читать ее. От духоты и запахов барака клонило в сон. Казалось, по лицу бегают какие-то мошки, Я разозлился, взял полотенце и мыло и отправился в туалет — смыть с себя эту потную ядовитую пленку.

Достопримечательностью барачной уборной, и довольно странной досто­примечательностью, было высокое новое зеркало, окантованное аляповатой резьбой из дерева. Как оно заехало сюда — загадка. Тем не менее, каждый мог лицезреть себя во весь рост, и это было все-таки разнообразием в здешней серой унылости.

Умывшись до пояса, я вытирался перед зеркалом и внимательно разгляды­вал себя. Долговязый. Лицо худощавое, чуть вытянутое, лоб высокий, открытый, над ним — валиком короткий зачес — слева направо. Затылок голый, как у спортсмена. Футболка — вот я ее натягиваю на влажное мускулистое тело — зеленая. Брюки — серые, расклешенные снизу — по последней моде! В голубых глазах какая-то муть, поволока, и это мне не нравится. Никогда раньше не было у меня таких глаз. Что происходит?! Какие-то тупые, как у молодого сонного бычка...

Чуть не плюнув на себя в зеркало, я ушел в свою клетушку и, расстроенный, завалился спать. Скорее бы ночь!

5

— Спи, спи, я ненадолго. Кое-как нашла тебя, конспиратор!

— А ты! Зачем ты с этим амбалом, на «Волге»? Зачем?

— С каким амбалом? Какая «Волга»?

— Амбал по фамилии Братчиков. «Волга», овчарка Барс, жена и двое пацанов. Зачем он тебе?

— Плешь какая-то! Никакого Братчикова не знаю. Какой Барс? Очнись!

— Искал тебя по всем общежитиям. Ты — Мокшанова или Локшанова?

— Я — Светлана, этого достаточно. Зачем фамилия? Ты что, из милиции?

— Слишком много тумана. Хватит дурочку валять! Я же видел, как он вывел тебя за руку и втолкнул в машину. Потом позвал собаку: «Барс!» Овчарка лежала на моей спецовке — все провоняло псиной. Даже сменный заметил.

— Ты бредишь, милый. Спи давай, а ночью приходи на канал, там и поговорим...

Во сне это было или наяву? Проснулся я от тяжелого влажного удушья — лежал на животе, уткнувшись лицом в мокрую подушку. Губы распухли и болели. В низу живота, в паху, ныло так, как бывало, когда обжимался с девчонками в институте. С чего бы? Неужели не сон? Значит, она приходила, и мы...

Я с трудом повернул голову — будильник на тумбочке сразу зачавкал громко и вызывающе: время вступило в свои права — до отправления автобу­сов в рабочую зону оставалось двадцать минут. Значит, проспал около шести часов! Да с утра три. Так и распухнуть можно. Я вскочил и кинулся умываться.

Благо, автобусы останавливались возле кинотеатра, я успел заскочить в последний, набитый битком. Но если бы и не успел, особой беды не было бы: я же не в штате, и пропуск у меня не такой, как у нормальных работников. И на табельных часах не надо отмечаться. К тому же в смене я нужен лишь для того, чтобы ходить за газировкой да вести журнал учета доз. Но и это было необязательно, потому что дозы фиксировались самописцем и журнал этот нужен был только лично мне для

дипломного проекта.

Получалось, что я тут не нужен был абсолютно никому! Исчезни я куда-нибудь внезапно, никто и не спросит, не поинтересуется, куда это пропал наш студент. Они даже фамилию мою не могли запомнить, все перевирали: то Киловатов, то Каловритов, хотя фамилия самая элементарная — Коловратов. Николай Алексеевич Коловратов.

Сменный по фамилии Пантелеймонов был самым натуральным увальнем, видимо, из деревенских, молчаливый, хмурый, загадочный. Какой леший занес его в физику да еще в такой «ящик»? Это — раз. Во-вторых, «корысти» он никакой от своей работы не имел: ни диссертации делать, ни статей писать не собирался. Работал как обычный служащий, от и до. Кажется, ничто не интересовало его, кроме кроссвордов. Но именно на этой стезе он и проявлял некую «дополнительную» загадочность. Ибо не было слова, которого он не отгадал бы. Все кроссворды, а он специально выискивал их по газетам и журналам, были заполнены им от «а» до «я». То ли какая-то мания одолевала человека, то ли странная прихоть ума, то ли привычка, возникшая в долгие зимние деревенские вечера, — так мне казалось. Впрочем, страсть эта никому не мешала, и его тихое сопение в рабочее время всех устраивало, а меня — тем более. Единственное, что я должен был делать обязательно — докладывать, куда и зачем хожу. Как будто сменному было не все равно, где я болтаюсь.

Так и на этот раз, я «доложил», что в связи с дикой жарой хочу пойти искупнуться. Он кивнул, и я был таков.

На каналах все было как обычно: тишина, прохлада, тусклые фонари по периметру зоны, темные вышки, казавшиеся пустыми, столбики с колючкой, уходящие в сумрачную муть охраняемого пространства. Почему-то при безоб­лачном небе отсутствовала луна и совсем не видно было звезд. Значит, хотя облаков нет, но есть какая-то мгла, а это, должно быть, куда хуже для всех нас, ползающих и бродящих тут. И правда, в горле першило, нос привычно улавливал нечто едкое, чужеродное — наверняка кто-то где-то по-тихому «позволил» себе ночной выброс. Хотя официально выбросы запрещались, каждый начальник ночной смены делал это, уверенный в полной безнаказан­ности. Да и куда было девать всю эту массу разных гадостей, что накапливались в сборниках за сутки работы? Проектом не предусмотрено, значит, гони все в атмосферу, вали себе под ноги, авось рассосется, растащится, испарится. Так и жили, уже не один год! Поначалу жители города возмущались, шумели, писали жалобы, потом привыкли, придышались и лишь роптали на ветер, который опять дует не в ту сторону...

Я сел на берегу, возле двух кучек гравия, что сгребли мы со Светкой. О, как я ждал ее! Как жаждал видеть! Все внутри сжималось и горело от нетерпения. Зуд нетерпения сильно подогрел Фомич: когда я выбегал из барака к автобусам, он все же успел ухватить меня за рукав и, одобрительно поблескивая целым глазом, прохрипел, обдав каким-то жутким перегаром: «Ну, ты — пахарь! Чувиха к тебе шедевральная закатывалась». — «Какая чуви­ха?» — удивился я. «А беляночка, на «Волге» подъехала, на Братчиковой!»

Я отпрянул от него, как от змеи. Теперь же меня жгло и точило нетерпе­ние — скорее увидеть ее. Значит, это был не сон! Нет, терпеть больше нет сил!

Я поднялся и пошел к черному корпусу зоны «Б». Стальная дверь пронзи­тельно заскрипела, когда я приоткрыл ее. Тотчас из левой боковой ниши выдвинулся охранник в штатском. Яркий свет бил мне в глаза откуда-то из-за спины охранника. Его лицо было неразличимо.

— Я — ваш сосед, из зоны «Д», — сказал я, показывая пропуск.

Человек передо мной молчал, вместо лица — черное пятно.