Ночные проповеди
Шрифт:
– Мы будем на месте через две минуты, – предупредил инспектор, начиная подъем.
– Я постараюсь покороче.
К тому времени, как робот окончил рассказ, напарники поднялись наверх и оказались во дворе колледжа. Перед ними возвышалась статуя бородатого мужчины в просторном берете и длинной мантии, поднявшего правую руку, а левой прижавшего к груди книгу.
– Джон Нокс. Ковенантер?
– Нет, – ответил Лодырь. – Он был раньше. Джон Нокс – реформатор.
– А похож на революционера.
– Верно. Он и есть революционер.
Фергюсон хотел картинно пожать
– Да, у меня и так зуб на это место, – пробормотал он.
– Я договорился с местным начальством, – сообщил робот, явно желая сменить тему разговора. – Пойдем в офис профессора Мазвабо?
– Она уже там? – спросил инспектор, надеявшийся перехватить ее по пути на работу.
– Да.
– Что ж, пошли.
Лодырь повел его – вверх по ступенькам в конце двора, по длинным коридорам и лестницам, вдоль вереницы портретов суровых мужчин в черных одеждах и белых воротниках. Профессорская дверь была закрыта. Фергюсон постучал.
– Войдите!
Мазвабо – строгая стройная женщина немного за тридцать – возилась у чайника, стоявшего на подоконнике.
– Здравствуйте, – сказала она, хмурясь. – Вы кто?
– Детектив-инспектор Адам Фергюсон, полиция Лотиана и Пограничья, – он показал удостоверение. – Доброе утро, профессор.
Она кивнула, отвернулась, налила воды в кружку с растворимым кофе и села за стол. Затем указала инспектору на потертое кресло по другую сторону стола.
– Садитесь, пожалуйста. А этой, э-э… вещи необходимо… э-э…
Профессор не договорила.
– Присесть? – закончил мысль Фергюсон, улыбаясь. – Нет. Ему и так удобно.
– Быть здесь? – закончила мысль профессор.
– Боюсь, что да, мэм.
– Мне неприятно его присутствие.
– Считайте меня записывающим прибором, – предложил Лодырь. – Чем-нибудь вроде камеры на штативе.
Мазвабо отхлебнула кофе, разгладила бумаги на столе. Фергюсон молча наблюдал за этими попытками собраться с духом. Наконец профессор посмотрела на полицейского.
– Итак, инспектор, чем я могу помочь вам?
– Для начала вы могли бы объяснить, почему вы сообщили епископу Сент-Андруса, что ему может грозить опасность.
– А вы могли бы объяснить, почему считаете, что это сделала я?
– Полиция Файфа передала нам то, что им сообщил епископ.
– Вот в чем дело. А я уже заподозрила, что вы прослушиваете телефоны.
– Вовсе нет. Мы можем продолжить? Несколько секунд Мазвабо смотрела в окно, вздохнула, затем снова посмотрела на инспектора.
– Хорошо, продолжим. Вы когда-нибудь слышали о конгрегации Третьего ковенанта?
– Я слышал о ковенантерах. И о двух ковенантах. Разве был третий?
Мазвабо растерялась на мгновение.
– …Знаете, в восемнадцатом веке часть камеронцев и в самом деле подписала… – Затем профессор улыбнулась и махнула рукой. – Да забудьте, это историческая частность. У конгрегации Третьего ковенанта с камеронцами – ничего общего. Это, можно сказать, новое движение. И очень маленькое. Полагаю, это попросту секта. Она считает, что образовавшиеся после Английской
Вы, кажется, удивлены, – добавила профессор после паузы.
– Я не совсем понимаю, почему они считают договоры, подписанные в 1630 и 1640-х годах, действительными до сих пор?
– А как считать их недействительными, если их все еще соблюдают?
– Их можно расторгнуть.
– Именно! Они не утрачивают силу сами по себе. И это также относится к договорам с Богом, касающимся людей, которые их заключали, и всех их потомков и преемников.
– Я не считаю себя связанным договорами, которые подписали мои предки.
– Позволю себе усомниться, – заметила Мазвабо. – У Господа на это может быть иной взгляд. И у судьи тоже, если уж на то пошло. Ваша работа как полицейского регулируется Великой хартией вольностей, Арбротской декларацией, Биллем о правах 1689 года в такой же степени, как и конституцией Республики Шотландия – которую, кстати, вы не подписывали.
– Это, вне сомнений, очень интересно. Но давайте вернемся к делу.
– Инспектор, дело как раз в том, что Третий ковенант считает «Великое Отчуждение» – по-вашему Второе Просвещение – событием, повлекшим крайне важные последствия. Англия и Шотландия стали секулярными государствами, США приняли тридцать первую поправку к конституции, отрицающую всякую государственную роль религии. То есть после Великого отчуждения англоязычный мир нарушил ковенант и потому подлежит суду Господню на иных основаниях, нежели государства, не являющиеся преемниками Британии 1638 года.
– Ага. Никого не хочу обидеть, но лично мне этот риск представляется вполне приемлемым. И я еще не услышал, какое отношение это имеет к делу.
– Секта Третьего ковенанта считает, что отвратить гнев Божий – эпидемии, природные катаклизмы и прочее – можно только решительными действиями святых истинной церкви Третьего ковенанта, то бишь самих сектантов. Они должны вознести карающую десницу правосудия над «изменническими» церквями и впоследствии над «изменническими» государствами.
– Вознести карающую десницу правосудия? Это что значит? Заклеймить в речи, проклясть, проповедь прочитать? Что?
– Это значит убивать людей, – сказала профессор Мазвабо.
На секунду Фергюсон лишился дара речи. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не открылся от удивления рот. Идиотское простодушие верующих не переставало его изумлять.
– …Э-э, а как вы узнали? – выдавил он наконец. Профессор снова посмотрела в окно.
– Знаете, инспектор, мне отчасти неловко. Я диакон Шотландской церкви. Я посещаю церковь Грейфрайерс. И одна из моих обязанностей – добровольная, в общем-то, – это наводить порядок в церкви до и после воскресных служб. Я поправляю сиденья и подставки для ног, удостоверяюсь, что Библии и псалтири на положенных местах, убираю мусор. Такие вот мелкие хлопоты.