Ночные проповеди
Шрифт:
– Нет. Но сперва позавтракаю.
Кэмпбелл начал что-то говорить, но Вермелен, не слушая, оборвал его:
– Это был намек.
Джон Ричард наконец понял и отключился.
В конце концов Эмери с Корнелиусом все же опоздали в церковь на несколько минут и проскользнули на скамью позади. Викарий взглянула на них с кафедры, улыбнулась и продолжила читать из Исайи. Вермелен подождал, пока все начнут петь гимн, и принялся рассматривать собравшихся. Как обычно, церковь была заполнена наполовину. Егерь узнал всех, кроме пары очевидных туристов да еще пакеха [20] в костюме, сидевшего на третьей от кафедры скамье. По коротко подстриженным волосам, манере держаться и особенностям телосложения Корнелиус заподозрил в нем беженца
20
Слово языка маори, обозначающее светлокожего новозеландца (прим. пер.).
Гимн закончился. Незнакомец, певший по книге, а не наизусть, как остальные, опустился на скамью секундой позже других. Так же несуразно он вел себя до конца службы. К причастию не подошел. По окончании службы егерь с женой вышли первыми и подождали у дорожки, пока мимо прошли все прихожане. Эмери здоровалась с друзьями и соседями, а Корнелиус кивал, улыбался и высматривал странного гостя. В конце концов тот вышел, оживленно разговаривая с викарием. Она увидела егеря и направилась прямиком к нему, незнакомец последовал за ней.
– Доброе утро, Лизанна, – поздоровался Вермелен.
– Доброе утро, Корнелиус. А, привет, Эмери! Я хочу представить вам Брайана Уокера из братства святого Патрика в Сан-Франциско. Он только что прибыл из США, чтобы посетить католические школы в Новой Зеландии.
Егерь пожал руку американца, думая: «Турист-католик. Всего-то». Тот был настолько долговязым, что ему пришлось чуть нагнуться для рукопожатия. Здороваясь с Эмери, он чуть ли не поклонился. Затем слегка поморщился, вдохнув нечаянно дым ее сигареты, и пристально посмотрел на егеря. Возможно, он попросту запустил поиск в «Огле» на видеолинзах, однако носить их в церкви либо надевать сразу после службы считалось не слишком приличным.
– Рад встрече. Хорошо добрались? – спросил егерь.
– Великолепно. Ваша страна – просто чудо. А еще чудеснее для меня было снова увидеть приходские школы. – Он покачал головой. – Не сомневаюсь, их увидят и в США – но, увы, уже не в мое время.
– Тяжело у вас, – заметил Вермелен.
– Тяжело. В школах ребят учат такому, что волосы встают дыбом.
Корнелиус сочувственно промычал, и Уокер с преподобной Лизанной скрылись в толпе.
По пути домой Вермелен снова позвонил Кэмпбеллу.
– Новости есть?
– На западном фронте без перемен. А у тебя?
– Странствующий католик Брайан Уокер. Янки. Приятный парень.
– Ты уверен, что он тот, за кого себя выдает?
– Сомневаться нет причин.
– Ну ладно. Если сюда явятся копы, я тебе звякну. Если нет – значит, все в порядке. Даже если заметишь подозрительное – пожалуйста, не звони мне. Если посчитаешь, что есть угроза – ну, ты понимаешь, о чем я, – звони полицейским. А если подозрительный тип окажется полицейским, тайным или явным, – расскажешь мне завтра.
– Хорошо. Ну тогда до завтра.
– До встречи, если на то будет Господня воля.
Когда Корнелиус с Эмери вышли из тайского ресторана, уже стемнело. С озера тянуло холодком, ветер нес от залива запах серы.
– Выпьем – и домой? – предложила Эмери, беря мужа под руку.
– Конечно. Пойдем в «Лапчатого»?
– Сойдет.
Они свернули за угол, на Арава-стрит. «Гусь и свисток» был чуть выше по улице. Эмери остановилась у одного из столиков на тротуаре.
– Холодно, – напомнил Корнелиус.
– Нужно покурить.
– Ладно. Чем еще будешь травиться?
– Джином с тоником.
Корнелиус ступил в теплое нутро ресторана. Там было сумрачно, в камине горел огонь, пахло жареным мясом. Стоя у бара в ожидании своей пинты пива и джин-тоника для Эмери, он услышал в зале громкие, явно американские голоса и посмотрел в их сторону. С полдюжины людей поглощали ужин. В одном из них Корнелиус не без удивления узнал Брайана Уокера. Других егерь встречал в городе: владельцев магазинов, автосалонов, туристических центров и тому подобного. Странно, что Уокер с ними, ведь большинство американских эмигрантов здесь – воинствующие протестанты разного пошиба, баптисты, адвентисты и реконструкционисты. Они постоянно замышляли что-нибудь против Штатов, и не всегда дело ограничивалось лишь планами. Разговаривали за столиком, само собой, об ужасах светского
Уокер заметил Вермелена и ответил холодным взглядом – словно егерь был тут незваным гостем. Тот кивнул, отвернулся, забрал напитки и вышел наружу.
Воскресным утром в начале десятого Грейс Мазвабо, как обычно, соскочила с трамвая на остановке в Вест-Энде, та все еще носила название Сент-Джонс. Профессор спустилась по лестнице рядом с большим, богато изукрашенным зданием, в нынешние времена сменившим вывеску на «Вест-Эндский двор», и вошла в сад на Принсес-стрит. Больше никого в парке не оказалось. Солнце светило ярко, воздух уже прогрелся до двадцати градусов по Цельсию. Дорожку усыпали первые опавшие листья. Серые белки подбежали проверить, не угостят ли их крошками, и, разочаровавшись, помчали прочь длинными низкими прыжками, прошивая воздух пушистым пунктиром. Мазвабо неторопливо прогуливалась. Правее и ниже лежала открытая сцена Росс Бэндстэнд, на огромном базальтовом горбе высился Эдинбургский замок. В нем Грейс чувствовала нечто глубоко успокаивающее, обнадеживающее – в сплаве геологии с историей, в довлеющем, неоспоримом господстве над всем вокруг. Он словно излучал силу, этот средневековый аналог сдерживающего ядерного оружия. Да, как же важны были для Реформации мощные сооружения принцев и лордов, обнесенные стенами города! Воистину, «Ein feste burg ist einser Gott» [21] . Пока замок стоит, легко верить, что и колледж в сотне метров внизу от него, и Грейфрайерс когда-нибудь вернут себе былое величие и значение.
21
«Твердыня наша – вечный Бог» (нем., баптистский вариант перевода). Популярный евангельский гимн, написанный Мартином Лютером в 1529 году на основе 45-го псалма (прим. пер.).
Конечно, не как раньше, когда церковь была частью государства, и не как при диктатуре пресвитерианства. И лучше без права давить, увещать и указывать, отравлять унылой слякотью людские души. Не нужно такого.
Пусть церковь станет авторитетным голосом, частью общества, за которой признано право давать советы и представлять интересы. Ведь церковь – сокровище национальной традиции, голос живого прошлого, хранитель опыта со времен святого Колумбы [22] , на кожаной лодчонке принесшего веру за Ирландское море. Пренебрегая голосом веры, презирая его вплоть до полного игнорирования, нация потеряла смысл собственного существования. А ведь Церковь Шотландии, равно как и другие крупнейшие шотландские церкви, да и религии вообще, не сделали ровно ничего, чтобы заслужить Великое Отчуждение. Они – случайные потери, невинные жертвы, оказавшиеся в зоне поражения взрыва, испепелившего доминионистов и диспенсационалистов, научных креационистов и христианских сионистов, коррумпированную и циничную часть римско-католической иерархии, исламистов-джихадистов, фанатиков Третьего храма и всех прочих, принимавших участие в Войнах за веру. А теперь вере снова угрожают гонения.
22
Ирландский проповедник христианства в Шотландии (VI век) (прим. ред.).
Это несправедливо. И неправильно. Привычные мысли, утешающие и успокаивающие, хотя и полные горечи. Они каждый раз посещали Грейс во время ходьбы по знакомой дорожке – как обычно, шесть дней в неделю, с воскресенья по пятницу. Но теперь к ним добавилось кое-что новое: предательский голосок в сознании. Он не нашептывал то, что ей и так было известно, не растравлял старую рану. Грейс очень хорошо его знала – еще со времен раннего детства в Булавайо. В отличие от многих известных ей людей, Грейс не считала, будто этот голосок исходит от дьявола. Шептала та часть рассудка, которой Грейс привыкла пренебрегать. Она не всегда говорила правду, и не всегда стоило ее слушать – но она не умолкала, не добившись внимания. Молчала месяцами, годами, но возвращалась в минуты тревоги и беспокойства. Теперь она шептала и тревожила Грейс уже пару дней – с тех пор как инспектор Фергюсон подстрекнул ее поиграть в нелепую игру на айфинке.