Ноев ковчег доктора Толмачевой

Степановская Ирина

Таня отодвинула его голову, посмотрела на него и испугалась.

«Меня, наверное, никто так еще не любил, – подумала она. – Что же мне теперь делать?»

– Куда ты сейчас? – спросила она.

– Я не хочу с тобой расставаться. Особенно сейчас.

– Я должна идти. У меня дела.

Он перебил.

– Я знаю. Ты должна идти, но это ненадолго. У меня есть другая квартира, на Юго-Западе. Там сейчас живут квартиранты, но я их выгоню. Скажу, чтоб съезжали немедленно...

– Но так не делают.

– Плевать. В конце концов, отдам им деньги. Но завтра ты должна быть там. Я встречу

тебя в метро.

– Я не знаю... я ведь не свободна... Я еще не знаю, смогу ли я...

– Перестань. Дороже тебя у меня никого нет.

– У тебя вообще никого нет? – Таня широко раскрыла глаза.

Азарцев подумал. С трудом вспомнил.

– У меня еще есть дочь.

– И у тебя – дочь, – Таня бессильно уронила руки. – Везет мне на дочерей.

Азарцев прижал к губам палец.

– Тише. Я не хочу, чтобы мы о чем-нибудь говорили. Если нужно идти, давай разойдемся молча. И ни о ком ни слова.

Таня вдруг подвинулась к нему и поцеловала его в губы.

– Бедный... какой ты у меня бедный!

17

Говорят, истинные англичане – снобы. Коренные москвичи – снобы не меньше. И этот снобизм, взращенный в течение десятилетий особенным статусом Москвы перед другими городами, был Татьяне свойствен. Она впитала его с детства, и хотя никогда не делала видимых различий между жителями Петербурга, Самары и Нижневартовска, тем не менее в ее душе глубоко, само собой, укоренилось гордое знание, что она – коренная жительница самого лучшего города страны. Но когда ей пришлось пожить за границей, ее беременность Москвой как-то сама собой закончилась, а нерожденный младенец не вызывал больше ни сожаления, ни горечи.

Таня вышла на «Маяковской», когда-то самой любимой своей станции, не обращая никакого внимания на потолочные мозаичные панно. А ведь в Париже она не раз вспоминала эту станцию, как любила стоять с отцом в вестибюле, держа его за руку, и, задрав голову до головокружения, рассматривать любимые композиции на потолке. Но сегодня, появившись на «Маяковской» после двухлетнего перерыва, Таня совершенно не вспомнила ни о планирующих самолетиках, ни о цветущих яблоневых ветвях, которыми так любовалась в детстве. Она торопилась в квартиру Филиппа.

Позади гостиницы «Пекин» к ней кинулась какая-то тетка в невообразимой шляпе и с толстой сумкой через грудь.

– Девушка, до площади Маяковского как добраться? На чем я могу доехать до площади Маяковского?

Таня посмотрела на нее, не понимая.

– На чем доехать до площади Маяковского? Знаешь или нет?

Тетка тоже не понимала, следует ей ждать ответа или спрашивать у кого-то еще.

– Пардон, мадам, – к Тане вернулась способность соображать. – До площади Маяковского вы можете доехать только верхом на мне, ибо она в двух шагах, – и Таня махнула рукой в сторону каменного Владимира Владимировича. – Но я вас не повезу. Вы слишком много кушать!

– Сумасшедшая какая-то.

Тетка опасливо отодвинулась, а Таня, ужасно довольная собой, побежала по мокрому тротуару к дому. Если Татьяна на первых порах и спрашивала дорогу в Париже, то все, к кому она обращалась, искренне старались помочь. Но, видимо, этого снобистского московского «Ну, разве только

на мне!» ей все-таки не хватало.

Она бежала и думала: как же так? Что она за человек? Она сейчас обманула двух людей, не сделавших ей ничего плохого, Филиппа и Тину. Она поступила плохо, бездумно и безрассудно, вступив с Азарцевым в связь. И вместе с тем она не чувствовала никакого раскаяния. Ей было весело от этого, и замирало сердце, как будто она отправилась в опасное приключение, зная, что приключение ненастоящее. Это было похоже на глупый аттракцион, комнату смеха. Зайдешь в дурацкую круглую комнату – там висят зеркала. Ты ужасаешься, видя в них себя, – но ведь это хоть и глупое, но все-таки развлечение. И ты прекрасно знаешь: достаточно выйти на улицу – и снова все встанет на свои места. Главное – найти вовремя выход.

Она быстро миновала консьержку, с любопытством поглядевшую ей вслед, и поднялась пешком на четвертый этаж. Поколебавшись, повертела ключ в руках, вставила его в замочную скважину и осторожно повернула. Дверь открылась. В коридоре было темно, зато дальше в комнатах горел свет.

Таня замерла. Кто-то ходил, и по звуку шагов, по стукам и небольшому громыханию можно было догадаться, что человек сердит – ворчит, стучит, расшвыривает вещи.

– Кто здесь?

Таня почему-то нисколько не испугалась. Шаги в комнате прекратились. «Авантюрная у меня теперь пошла жизнь», – хихикнула Таня и вошла. Невысокая женщина в точно таком же пальто, как у нее, белом, с пушистым мехом, обернулась к двери. Таня опешила:

– Маша?!

Мышка от удивления вытаращила круглые глазки и даже приоткрыла рот.

– Так вот, оказывается, кого мой папочка из Парижа притащил! А я ведь и не догадалась, что ты меня дурила, – сказала она холодно и твердо. – Ай да Танюша, ай да молодец! Отец все уши мне прожужжал, мол, такая девушка – и умница, и красавица! Очень хотел нас с тобой познакомить.

– А ты что, против? – спросила Таня. Стараясь казаться естественной, она расстегнула пальто и бросила его в кресло, сама села на диван. – Я тоже не ожидала тебя здесь увидеть.

– Почему же это? В моем визите как раз нет ничего необычного. Я ведь к себе домой пришла. Эта квартира – моя.

– Я не вмешиваюсь в ваши отношения с отцом, – пожала плечами Татьяна. – Он дал мне ключи и сказал, что я буду здесь жить.

Мышка помолчала.

– И ты не знала, что он мой отец?

– Не знала. Сообразила только во время нашей последней встречи.

– Но ведь мы похожи! И у нас с отцом одна фамилия.

– Я паспорт у него не проверяла. А сходство – мало ли кто на кого похож... Я не подумала о тебе, извини. А потом, даже если бы я и знала, что ты – его дочь, что бы это изменило?

Они помолчали. Мышка свернула какую-то тряпку, убрала ее в шкаф. Надела сапоги.

– Ты что, действительно собираешься здесь жить?

– А почему бы и нет?

– Имей в виду! – Мышка с высоты своего маленького роста взглянула на высокую Таню с угрозой, что выглядело скорее забавно. – Имей в виду! Здесь много разных бывало! – Таня высокомерно подняла бровь, а Мышка вздернула подбородок. – И эти старые вещи, что стоят в квартире, – это моя память, и я никому не позволю их убрать! Поняла?