Нопэрапон, или По образу и подобию

Олди Генри Лайон

– А! – смеется тип в костюме. – Ваши жены – пушки заряжены! Позвонил, вас спросил. Сказали: уехали, мол. «Куда? – спрашиваю. – Я тут насчет экзамена…» – «Да на старое место, за городом, куда обычно». Ну а кто ж из наших пацанов не знает, где ваш сходняк проходит?..

И вот после этих слов Ильич твердо понял: таки надо линять.

Однозначно.

Раз тут у них сходняк, значит, разборка намечается; а где разборка, там, блин, свидетели не нужны…

А обе Надежды – умницы, компас, за нами! Все поняли бабоньки. «Володя, Витенька, уезжаем отсюда!» Теперь вроде как и не стыдно смываться:

жены испуганы, блажат, а Ильич с Витьком, может, и остались бы – разобраться, – но вот бабы не дают, а против бабы не попрешь!..

Барахло в машины гамузом покидали, детей затолкали – и по газам!

Когда мимо проезжали, Витькова Надюха не удержалась. Высказалась в окошко. Ох, зря это она: еще номера запомнят, блин, вычислят потом…

Олег

– У кого клеенка?

Запасливый Димыч мигом полез в сумку. Нашлось и покрывало (рябенькое, с бахромчатыми краями), и клеенка невероятных размеров.

Бегемотов ею в зоопарке укутывают, что ли?

– Отлично. Ну что, самое время позавтракать?

На меня смотрели с удивлением. Пир во время чумы? Есть никому не хотелось. Мне – тоже. Но иначе было нельзя. Смутная идея носилась во мне, обдувая душу сквознячком безумия; идея обещала с минуты на минуту оформиться, осознаться, стать понятной и оттого еще более опасной, а пока – сквозняк и привкус безумия.

Безумное облако в голубизне.

Безумное Облако за пятьсот лет до нашего пикничка.

…божество состязаний – это и божество победы, и божество поражения: оно определяет и охраняет место состязания. На путях ратного дела это знание глубоко сокровенно. Однако же поскольку это – двойственное божество судьбы с ее переменами времен, то божество это изволит попеременно принимать сторону обоих соперников. И тогда кажется…

Убрать.

Сейчас некогда.

Первым очнулся Ленчик. То ли о чем-то догадался, то ли просто решил подыграть. Зевнув во весь рот (на мой взгляд, слегка нарочито) и почесав небритую щеку, он стал развязывать тесемки рюкзачка. Первой из недр на свет божий явилась двухлитровая бутыль сплошной мути.

Жидкой мути, надо заметить.

– Суп, – вздохнул Шемет.

– Самогон! – возрадовался я.

– Чай, – пояснил Ленчик.

Обвел нас взглядом, понимания не встретил.

– Мой чай, – конкретизировал. С его точки зрения, это все объясняло.

И пробуждало аппетит.

Следом рюкзачок родил уйму овощей в старофламандском стиле, ломтики сыра, аккуратно завернутые в промасленную бумагу, и кулек редиски. Крупной, с мышиными хвостиками.

Рядом уже суетился мясоед Димыч. Банка сардин, ветчина, непременное сало, три луковицы – синие, крымские, сахарные на изломе; по-моему, где-то на периферии мелькнула поллитровка домашней перцовки, но явиться миру пока отказалась.

Последним выбрался кулек редиски.

Крупной, с мышиными хвостиками.

– С общего огорода? – поинтересовался я, начиная переодеваться в кимоно: так удобнее.

Ответа

не последовало. Вместо ответа привычно зарделась Ольга, присев у импровизированного дастархана. Я со значением уставился на нее в упор: что, мужика без штанов не видела? Оказалось, дело не в мужиках и не в штанах.

Просто в руках наша трепетная лань держала кулек.

С редиской.

Шемет сбегал к машине и приволок два литра «Фанты». Вкупе с импортным языком. Язык был не только импортный – еще он был в сладкой горчице с укропом, как вещала иностранная надпись поверх банки.

– Язык до Киева доведет, – ни к кому конкретно не обращаясь, брякнул Шемет и сам уставился на нас: к чему бы это?

– Редиски нет? – хором спросили у него.

Шемет только руками развел.

Кажется, он готов был съездить – тут недалеко, бабки у моста торгуют…

– Да ладно, чего уж! – милостиво согласился я.

И достал кулек с редиской.

Достал самым первым – из принципа.

…отдавал себе отчет и в словах, и в поведенье, но взаймы ни бог, ни черт не давал ни разу денег; переигрывал судьбу, мог любить и ненавидеть, в белых тапочках в гробу никого не тщился видеть, мог играть и без струны – дескать, вывезет кривая! – и терпеть не мог войны, потому что убивают…

Убрать.

Лишнее.

От ближайшего дерева на нас смотрел Монах. Щекой дергал. Есть здесь у нас такое дерево – Дуб Совета (хотя какой там дуб…), три голых ствола из одного комля, метрах в четырех над землей срубленные молнией; есть здесь у нас такой Монах – Володька Монахов, несчастное существо, загнанное в ловушку самим собой.

Есть здесь мы; и хорошо, что есть.

Наверное.

– Присоединяйтесь, барон!

Молчит. Дергает щекой. Куртку от кимоно в руках вертит: то жгутом перекрутит, то таскает туда-сюда, будто после стирки отжимает. А глаза, как у большой голодной собаки: подойти? оскалиться? убежать?

Подошел.

Но не очень близко.

– А вы… вы чего, собственно, сюда приехали?

– Трубы смотреть, – объяснил мой рыжий друг.

Я еле сдержался, чтобы не подмигнуть Димычу с нескрываемым одобрением. Кажется, понял, поддержал вполкасания. Сейчас главное: не спугнуть.

– Какие трубы?!

– В газете писали, будто тут трубы меняют. – Димыч увлеченно возился с сардинами, отдирая жесть поудобнее. – Газопровод ремонтируют или воду к санаторию тянут, к новому корпусу… не помню уже. Решили старое место проведать: вдруг перекопали вдребезги-пополам?! Экзамен ведь на носу. Не забыл?

Монах, вконец ошалев, присел на корточки – и я кинул ему редиску.

Самую крупную.

Он поймал овощ на лету и сунул в рот, смачно захрустев.

Время подсекать.

– А ты что, думал, мы тебя искать приехали? Делать нам больше нечего…

Монах подавился, заперхал горлом. Ленчик машинально потянулся стукнуть его по спине здоровой рукой, но перехватил мой взгляд – «не смей!» – и сделал вид, что просто хотел взять сыр.

Бесплатный сыр, который бывает лишь в мышеловках.