Норильск - Затон

Сурская Людмила

— Что, брат — Илюха, пошли, посмотрим на кореша нашего Бореньку.

— Давай, брат — Тимофей, рискнём, сплаваем.

Домоуправление располагалось на первом этаже. В стандартной однокомнатной квартире. Окна выходили на противоположную от выхода сторону, и поэтому Борис не мог видеть министерских машин. Обставлено оно было старой отстоявшей уже все свои сроки мебелью: разномастные стулья, пара столов, старый шкаф без одной дверцы, красный телефонный аппарат с наборным диском. В углу, у окна серый сейф, с огромным раскидистым цветком.

За одним из обшарпанных письменных столов этой обклеенной обоями в цветочек комнаты, сидел лысоватый мужичонка с прокуренными усами. На носу орлиным взглядом поблескивали очки.

— Товарищи, сегодня приёма нет. Прошу освободить помещение.

Посетители, не реагируя на ворчание хозяина кабинета, продолжали путь к заветному столу.

— Там табличка висит. Распорядок работы. Часы приёма ясно прописаны. Читать обучены. — Скинул он очки в неудовольствии на нос, чтоб лучше рассмотреть нахалов.

Сложив руки один на животе, а второй засунув поглубже в карманы, они подошли почти вплотную к напыженному объекту.

— Товарищи, но зачем безобразничать. Я ж вам популярно обрисовал ситуацию, — поднялся домоуправ. — Интеллигентные с виду люди, а простого понятного слова не понимаете. Может мне милицию вызвать, если вы слов не понимаете. Я уж и не знаю, как с вами говорить.

— Не знаю, как ты, а я от этой суки шизею, — посмотрев на Дубова, процедил сквозь зубы Тимофей.

— С милицией, это он круто завернул. — Согласился с другом Дубов.

— Знакомая дорожка.

— Напугаемся или нет?

— А пошёл он… Остаёмся.

— Я тоже так думаю.

— Вы забываетесь товарищи, где находитесь, — погрозил им Борис, перекидывая взгляд с одного на другого. — Я приму меры. Не думайте, не шучу…

— Он не шутит… Дьявольщина, — вдруг мотнул головой Тимофей. — Вот жили же столько лет себе, не тужили, и не нужен нам был этот червяк. Скажи, дружище, на кой чёрт он нам сегодня сдался?

Илья пожал плечами.

— Время шалопутное, наверное.

— Бродячее, ты хотел сказать, всю муть подняло.

— Вот-вот. Ни к чему клоп этот, конечно, раздавить и всё.

— Давить? Вони много. Но посмотреть-то мы на него можем. Лысенький, кругленький… — Отрывались они, на пялившем на них глаза, непонимающем ничего мужике.

Чем дольше Борис на них смотрел, тем белее становилось его лицо, а пальцы рвали на шеи пуговицы рубашки.

— Живы, оба, — выдохнул он, потянувшись к графину.

— Смотри Илья, узнал.

— Живы… — шептали его застывшие с синевой губы.

— А ты надеялся, концы в болотах отдали.

— Живы оба… — повторял и повторял он.

— Заело его Тимофей. Не иначе стукнуть требуется для профилактики.

— Это я не вас в воронок засунул, себя живьём смолоду трупом, прахом сделал. Дня не проходило, чтоб не вспоминал вас и своё скотство.

— Как трогательно, я прослезился, Илья. А ты?

— Похоже, я тоже сейчас слезу выдавлю. Может его

пожалеть надо, Тимофей, а мы такие не чуткие.

— Куражится можете, сколько угодно, но это правда.

— Правда! Тогда скажи за что? — громыхнул по столу Тимофей.

— Не поверите, любовь проклятущая дышать не давала. Ну что смотришь, — подсунулся он к Тимофею. — Да, за Лизку. От любви и тоски, и моё сердце не застраховано. С ума сходил, когда увидел, как ты из её окна выныриваешь. Я жениться хотел, а ты всё испаскудничал.

Тимофей с Дубовым переглянулись. На их долю довелось жить во времена доносов. Они не по книгам знают, чего они стоят и как, и чем за них доводилось расплачиваться. И вот сейчас ещё раз убедились, что доносами движет зависть. Мозговой зарычал. Руки крыльями взлетели к потолку.

— Сучонок, Илья тоже Лизу любил, но ему такое в голову не пришло сочинить, а ты отмазку нашёл. Любовь у него проклятущая. И не любовь у тебя была, а зависть.

— Дурак был, на что мне та девка была, баб что ли мало, все беды из-за сук этих. — Разнылся домоуправ, пытаясь найти в них понимание.

— Вот, вот Тимофей правильно говорит, такие, как ты не способны любить, — саданул кулаком о ладонь Дубов.

— Пусть я… Пусть меня… Илью, мразь, за что за мной на нары отправил? — Взял его за лоцканы пиджака Тимофей.

— Отпусти. Задушишь. Сердце у меня, — захрипел тот, тараща от страха глаза.

— Неужели. У тебя ещё оно и болеть может, с чего такая роскошь?

— Работа вредная у него, Тимофей. — Ухмыльнулся Дубов.

— Не иначе как жильцы привередливые попались.

— Чего уж тут думать-то. Думать-то нечего. Уберу тебя, она ж Илью выберет, а не меня. Опять пролёт будет. А тут оба сразу с глаз долой и я один жених. — Признавался «дружок».

— Греха не боялся?

— Я что один такой-то был что ли. Вас там сколько сидело. — Ухмыльнулся Борис.

— Сам себя оправдал, пожалел и простил.

— Потрясающе. — Расплывясь в улыбке, присел на краешек стола Дубов.

— Забыл спросить. Как у тебя с жениховством? Повезло? Всех же конкурентов устранил. — Поинтересовался Тимофей.

Домоуправ понял о ком шла речь.

— Никак, пропала Лизка, и следов нет, — достав платок высморкался Борис.

Мозговой перекривился.

— Искать надо было лучше раз уж так любил.

— Уж сколько искал и врагу такого не пожелаю. Пока утешился.

— Утешился, значит?

— Как водится. Жизнь-то она всего одна и та не длинная. Чего ж женился, конечно.

— Ух, — рыкнул Тимофей, отходя от Бориса подальше и пряча поглубже кулаки от свербящего руки желания ударить. — Вот скажи Илья, что с этой сволочи взять. Жена, дети у него. Любишь деток-то?

Домоуправ сверкнул заплывшим глазом.

— Чего б мне их не любить-то, чай мои?

— Значит, тяжело тебе будет с ними расставаться.

— С чего это вдруг? — закрутил шеей тот.