Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
Шрифт:
DO UT DES
Пройдя дворами на улицу Воровского, она прошлепала еще шагов пятьдесят и оказалась возле своей роскошной серо-бежевой виллы в стиле модерн, с садом и обсерваторией на крыше. Шатаясь и кряхтя от боли, ААА подошла к воротам с ажурной решеткой и кулаком надавила кнопку звонка. Ореховая застекленная дверь распахнулась, по парадной лестнице сбежал толстый швейцар в фиолетовой ливрее, отпер ворота и подхватил ААА под руки:
– Матушка… матушка…
– Оох! Насилу доползла… – облокотилась на него она своим грузным телом.
На пороге двери показались две дамы. Одна маленькая, невзрачная, в глухом сером платье. Другая очень высокая, худая как палка, затянутая в черное трико, с белым костистым лицом, длинным, похожим на вороний клюв носом и толстыми очками.
– Господи! Мы уже… Господи! – Маленькая дама проворно сбежала по ступеням, подхватила ААА своими маленькими проворными руками. – И думать боюсь! Господи! Да что же это?!
Высокая опустилась на четвереньки и, ловко, по-собачьи перебирая длинными руками и ногами, сбежала вниз, завертелась у ног ААА, визжа и лая.
ААА ввели по лестнице в дом. Большая, отделанная орехом, розовым мрамором и медью прихожая была полна подростков. Мальчики и девочки лежали на полу, сидели вдоль стен. Увидя ААА, они зашевелились, вставая.
– Сколько? – морщась от боли в животе, спросила ААА маленькую даму.
– 38, светлая, –
ААА обвела подростков угрюмым взглядом. Они смотрели на нее с подавленным восторгом, переходящим в страх.
– Осипа выпустили! – объявила ААА.
Вздохи и стоны восторга вырвались у собравшихся.
– Сердце надвое порвал, мучитель сладкий! – перекрестилась маленькая дама и сухонькими ладонями закрыла брызнувшие слезами глаза.
Высокая дама завизжала, заюлила и высоко запрыгала, пытаясь достать зубами люстру. ААА пнула ее и разжала свой грязный кулак с плевком Осипа:
– Причаститесь харкотиной великого!
Подростки юными языками потянулись к ее ладони, и через полминуты темная шершавая ладонь опустела.
– Воды, воды, воды! – громким грудным голосом закричала ААА, раздирая лохмотья на пухлой груди.
Швейцар и маленькая дама подхватили ее под руки и повели наверх в опочивальню.
– До полудня рожу, чует сердце! – стонала ААА.
– Рожай, великая, рожай, непорочная… – бормотала маленькая дама.
– Будет ли достойный? Сыщется ли? – трясла тяжелой головой ААА.
– Сыщется, королева, сыщется, Дева Света… – успокаивала дама.
Высокая прыгала по ступеням, обгоняя подымающихся и восторженно визжа.
В опочивальне было тесно, но уютно: на обитых синим шелком стенах висели портреты Пушкина, Данте, Гумилева и Сталина. Рядом с широкой кроватью с бархатным балдахином стоял полковой походный складень-иконостас, подаренный хозяйке дома командованием Ленинградского военного округа. У окна разместился небольшой красного дерева письменный стол, заваленный книгами и рукописями; в углу возвышалась мраморная ванна на золотых ножках в виде ангелов с крыльями. Ванна была полна воды.
ААА подвели к ванне, она опустилась на колени и с размаху погрузила свою голову в воду. Часть воды вылилась на пол. Высокая прыгнула к ААА и, изогнувшись, стала лизать ее черную пятку.
Маленькая дама пнула ее в худые ребра:
– Отступи, Лидка!
Высокая с воем отбежала в угол и легла на меховую подстилку.
– Великолэээпно! – подняла голову ААА.
Маленькая дама накрыла ее приготовленным полотенцем, стала осторожно вытирать.
– На кровать, на кровать… – простонала ААА, – уж подступает…
Швейцар и дама подхватили ее, подвели к кровати. ААА завалилась навзничь.
– Ежели в беспамятство провалюсь – жги мне свечой руку, – пробормотала ААА, закрывая глаза. – Хочу наследнику в глаза глянуть. А уж потом – к Господу в подмышки потные…
Маленькая дама сделала знак швейцару. Он вышел.
Дама присела на край кровати, взяла безвольную тяжелую руку ААА в свои ручки и, склонившись, поцеловала.
– Све-то-но-сец! – проговорила по слогам ААА и, дернувшись всем своим грузным телом, закричала страшным нутряным голосом роженицы.
Кортеж Сталина подъезжал к Архангельскому. Здесь, в великолепном дворце, выстроенном еще при Екатерине II, жил граф и бывший член Политбюро ЦК КПСС Никита Аристархович Хрущев, отстраненный от государственных дел октябрьским Пленумом ЦК.
Громадную территорию дворца опоясывал каменный забор с чугунными, в классическом стиле решетками, каждое звено которых украшал родовой герб Хрущевых – пентакль, циркуль и три лилии.
Еще издали, с Ильинского шоссе Сталин заметил свет над черным ночным лесом – сегодня дворец был освещен, 52-летний Хрущев праздновал свои именины.
Кортеж подъехал к воротам, за которыми располагался КПП личной гвардии Хрущева, круглосуточно охранявшей графа. Это подразделение, насчитывающее почти шестьсот человек, состояло из преданных Хрущеву офицеров-каппелевцев, выпускников диверсионной школы «Великий Восток» и черкесов прославленной «дикой» дивизии. Оно содержалось графом, было расквартировано на территории его имения и подчинялось исключительно Хрущеву.
Из «ЗИМа» вышел генерал Власик с двумя охранниками, приблизился к воротам и сделал знак трем стоящим на вахте черкесам. Бородатые, темнолицые, одетые в долгополые бурки и лохматые папахи с зеленой лентой, они недоверчиво смотрели на подъехавший кортеж и на генерала. Один из черкесов заглянул в каптерку. Вышел капитан в черной каппелевской форме, подошел к воротам, коротко переговорил с Власиком и скрылся в каптерке – доложить графу.
– Вот головорезы! – усмехнулся шофер Сталина, глядя на черкесов. – Что они в Берлине творили… мне, товарищ Сталин, брат рассказывал. У них пытка есть – человека на змею посадить. А в Берлине, как только зоопарк взяли, змей этих – полным-полно расползлось. Ну и, говорит, едем с командующим, глядь – немецкий полковник по земле катается, а черкесы из «дикой» дивизии стоят кружком и смеются. А это они, оказывается, ему в жопу…
– Заткнись, – перебил его Сталин.
Ворота отворились, капитан вышел из каптерки, взял под козырек. Черкесы нехотя приложили смуглые руки к папахам.
Кортеж въехал на территорию поместья. Сразу за вахтой в ельнике виднелись два дота с пулеметами. На высоких соснах смутно различались замаскированные наблюдательные пункты и огневые точки.
Кортеж по плавно изгибающейся дороге подъехал к красиво освещенному дворцу и остановился перед высокой въездной аркой в виде греческого портала с четырьмя колоннами и изящной решеткой ворот. Возле них стояли с автоматами четверо великовосточников в зимних камуфляжных комбинезонах. Ворота стали медленно приотворяться, и кортеж въехал во внутренний двор хрущевского дворца, окруженный полукруглой, подсвеченной снизу колоннадой.
«Роллс-Ройс» подкатил к невысокому мраморному крыльцу, Сталин вышел с чемоданчиком в руке и сигарой в зубах.
– Здравия желаю, товарищ Сталин! – выбежал на крыльцо и щелкнул каблуками высокий красавец-поручик с аксельбантами. – Прошу вас!
Он распахнул перед Сталиным дверь. Сталин вошел в громадную прихожую, сверкающую розовым и белым мрамором, золотом и хрусталем.
– А вас, господа, прошу сдать оружие и расположиться в гостевом флигеле, – обратился поручик к отставшей охране.
В прихожей Сталина ждал камердинер графа Алекс – невысокий, чрезвычайно подвижный человек в белом, по случаю торжеств, фраке и с запоминающимся лошадиноподобным лицом.
– Здравствуйте, товарищ Сталин, – быстро кивнул он. – Граф чрезвычайно рад вашему приезду. Они ждут вас в подвале-с. Позвольте ваш саквояж.
– Это останется со мной. – Сталин уверенно направился к подвальной лестнице. – Он что, опять пытает?
– Так точно-с. Пытают-с, – поспешил за Сталиным Алекс. – Позвольте, провожу вас.
– А гостей бросил, стало быть?
– Гости давно разъехались.
– Не может быть!
– Граф уже шутили-с по этому поводу, – тараторил Алекс, семеня короткими ногами. – Раньше, говорит, его боялись задерживать, а теперь у него задерживаться боятся.
– Не понял юмора, – зевнул Сталин.
Мраморная лестница, ведущая в подвал, перешла в небольшую площадку со стальной дверью, возле которой стояли двое черкесов. Они по-военному молча приветствовали Сталина и потянули за толстую ручку двери. Толстая тридцатисантиметровая дверь стала бесшумно отворяться, и душераздирающие крики донеслись из полутемного проема.
Сталин шагнул вперед, Алекс остался стоять позади, черкесы закрыли дверь за вождем.
Подвальная
Сталин миновал вахтенную и последовал по неширокому коридору за молчаливым великовосточником в черном костюме ниндзя. Крики раздавались все громче. Кричал один и тот же человек: то пронзительно, переходя на обезьяний визг, то нутряным, кабаньим рыком, перерастающим в бульканье и клекот.
Сталин вошел в ярко освещенный круглый каменный зал со сводчатым потолком. В грубый пол были вмурованы железная кровать, пресс, железное кресло и железная «кобыла», к которой сейчас был привязан за ноги и за руки голый, побагровевший и вспотевший от боли и крика молодой человек. Над хорошо освещенной спиной его склонился граф Хрущев. Рядом стоял столик-инструментарий на колесиках. Палача не было – граф всегда пытал в одиночку.
– Здравствуй, mon cher! – громко произнес Сталин, морщась от крика.
Граф нехотя обернулся:
– Иосиф…
И снова склонился над молодой мускулистой спиной.
Сталин встал рядом, опустил чемоданчик на пол и скрестил руки на груди.
Хрущев был большим мастером пыток, и мастерство его сводилось к умению избежать крови, вид которой он не переносил. Он подвешивал людей на дыбе, разрывая им плечи, растягивал на «шведской лестнице», пока они не сходили с ума от боли, жег углями и паяльной лампой, давил прессом, медленно душил, ломал кости, заливал в глотки расплавленный свинец. Но сегодня граф уделил внимание своему любимому истязанию – пытке штопорами. Дюжина самых разнообразных стальных штопоров его собственной конструкции лежала на столике. Штопоры были длинные и совсем короткие, с двойными и тройными спиралями, сложными ручками на пружинах, самоввинчивающиеся и замедленного действия. Граф так умел вводить их в тела своих жертв, что ни одной капли крови не выступало на поверхности тела.
Из спины несчастного уже торчали две стальные рукоятки: один штопор был ввинчен ему в плечо, другой в лопатку. Руками в резиновых перчатках граф медленно поворачивал рукоятки, вводя глубже беспощадный металл.
Сталин искоса посмотрел на него.
Граф Хрущев был горбат, а поэтому невысок, с тяжелым продолговатым лицом, стягивающимся к массивному носу, напоминающему клюв марабу. Умные проницательные глаза влажно шевелились под кустистыми, с проседью бровями. Седые длинные волосы были идеально подстрижены.
В большом ухе неизменно сверкал бриллиант. Цепкие сильные руки доходили графу до колен. На Хрущеве был брезентовый фартук, из-под которого выглядывала белоснежная сорочка с длинными, обтягивающими запястья манжетами и изумительными запонками в форме жуков скарабеев, сделанными Фаберже из золота, сапфиров, бриллиантов и изумрудов.
Граф неожиданно резко повернул оба штопора. Юноша взвизгнул и потерял сознание.
– Пределы… пределы… – сосредоточенно пробормотал граф и бросил на Сталина быстрый взгляд. – Что ж ты так поздно?
– Извини, mon cher, дела. Поздравляю тебя.
– Подарок? – глянул граф на чемоданчик.
– Подарок здесь, mon cher. – Сталин с улыбкой положил руку себе на левую сторону груди.
– В сердце?
– В кармане. Но здесь я тебе его вручать не буду.
– Aber natürlich, mein König. – Граф поднес к ноздрям юноши пузырек с нашатырным спиртом.
Юноша лежал неподвижно.
– Пределы… – Граф стал лить нашатырь юноше в ухо. – В принципе, все определяется только пределами. Все и во всем.
– Кто этот парень? – спросил Сталин, раскуривая потухшую сигару.
– Актер из моей труппы.
– Плохой?
– Великолепный. Лучший Гамлет и лучший князь Мышкин Москвы. Я никогда так не плакал и не смеялся… Мейерхольд все тянул его к себе.
– А ты?
– А я положил ему такой оклад, который ни один Мейерхольд не сможет дать.
– И… за что же ты его?
– В смысле?
– Ну, за что ты его пытаешь? – Сталин с наслаждением выпустил сигарный дым.
– Я никогда не пытаю за что-то , Иосиф. Я говорил тебе. И не раз.
Юноша дернулся всем своим прекрасным телом.
– Вот и славно. – Граф погладил его по мокрой от пота и слез щеке и взял со столика большой штопор со сложной толстой спиралью.
– К пятидесяти годам я понял, что самый важный орган у человека – это печень, – заговорил граф, примеряясь. – Чистота крови – вот что важно для хорошего здоровья. Большинство наших болезней происходят из-за ослабленной функции печени, которая плохо фильтрует кровь. И вся дрянь не оседает в печени, а гнусно булькает в нашей нечистой крови. А кровь, – он ловко воткнул штопор юноше в область печени, – это, как говорил Гиппократ, «начало всех начал».
Юноша дико закричал.
– Да ведь не больно еще, чего ты вопишь? – с сосредоточенным лицом налег на рукоятку граф.
Широкий, многослойный винт штопора стал медленно входить в трепещущее тело. От крика у Сталина засвербело в ушах. Он отошел, разглядывая орудия пыток.
– Предел, предел… как поворот винта… – бормотал Хрущев.
Сталин потрогал стальные цепи дыбы, затем подошел к железному креслу с вмонтированной внизу жаровней для поджаривания жертв и сел на него, закинув ногу на ногу.
Агония охватила тело юноши. Он уже не кричал, а конвульсивно дергался; глаза закатились, из красивого чувственного рта капала слюна.
– У тебя бы Шипов давно заговорил, – произнес Сталин. – А у Берии он уже неделю молчит.
– Шипов? Сергей Венедиктович? – Граф, внимательно прислушиваясь, поворачивал штопор, как поворачивает ключ на колке настройщик рояля. – На этого достойнейшего джентльмена у меня никогда не поднялась бы рука. И вообще, Иосиф. Должен заметить тебе, что ваше «дело банкиров» – колосс на глиняных ногах. Центробанк давно вышел из-под контроля партии, я об этом не раз говорил и боролся с его монетаризмом всеми доступными способами. Но то, что вы с Лаврентием делаете, – не только некорректно, но и стратегически опасно. Авторитет партии и так подорван историей с Бухариным, а вы… – Хрущев вдруг замолчал, потрогал сонную артерию юноши. – Вот и все, мой строгий юноша.
Он стал громко сдирать резиновые перчатки со своих больших рук.
– А мы? – напомнил ему Сталин.
– А вы подрываете и расшатываете партию еще сильнее. И отпугиваете от нее уже не только аристократов, но и буржуа. Пошли наверх… фондю есть.
Хрущев снял с себя фартук и размашистой походкой орангутанга двинулся к выходу.
– В тебе сейчас говорит твоя голубая кровь. – Сталин с чемоданчиком и сигарой в ровных зубах последовал за ним.
– Она во мне всегда говорила. И когда я семнадцатилетним вступил в РСДРП. И когда под Царицыном косил из пулемета конную лаву Мамонтова. И когда вместе с тобой боролся с Троцким и его бандой. И когда мерз в осажденном Ленинграде. И когда подписывал мирный договор с Гитлером. И когда видел атомный гриб над Лондоном. И когда душил басовой струной подлеца Тито. И когда у тебя на даче топил в ванне жирного Жданова. И когда, – он резко обернулся и остановился, – летел из Фороса на ваш октябрьский Пленум.Сталин подошел к нему. Они молча смотрели в глаза друг другу.
– Mon ami, партия – не место на трибуне Мавзолея, – проговорил Сталин.
– Но и не братская могила в Бутово, – ответил Хрущев. – Знаешь, какая там земляника растет? Во!
Он поднес к холеному сталинскому лицу свой костистый волосатый кулак.
– Партия карала, карает и будет карать, – спокойно, не глядя на кулак, продолжал Сталин. – В больших крестьянских странах вероятность энтропии обратно пропорциональна количеству убиенных. Великий Мао понимает это. Я тоже.