Норвежская новелла XIX–XX веков
Шрифт:
Симен Мельбё и Ула Нербё были добрые друзья и хорошие соседи до середины этого лета. По весне Симен вздумал засеять ячменем две полоски земли на Лангмюрене. Люди смеялись над ним — Лангмюрен лежит в низине, земля там промерзает. Если весна не будет теплой, зерно не успеет вызреть до холодов. А весна в этом году была не дружная, наоборот — холод да сырость, на холмах сеять еще можно, а в низинах и ждать нечего, разве что всходы будут. Кормов в хозяйстве Улы Нербё не хватало, вот он и купил у Симена урожай с северной полосы, думая, что
После Ивана Купалы вдруг распогодилось. Стояла такая сушь, такая жара, что посевы на холмах прямо-таки повыжгло, в низинах же, где было сыро, наоборот, хлеба пошли в рост так быстро, что недели через две стало ясно — здесь они оба снимут нынче самый лучший урожай, если только успеют управиться вовремя.
И тут Симен пожалел о продаже. Он стал ненароком захаживать к Уле по разным делам и не раз заводил речь о том, что не худо, мол, расторгнуть сделку. Зачем это ему, Уле, такое беспокойство — жать да снопы возить на молотилку, у него и так зерна хватает, только хлопоты лишние. Под конец он даже намекнул, что согласен не только вернуть деньги, но и приплатить не прочь.
Однако Ула и слушать не хотел. Симену даже показалось, будто он злорадствует и насмехается над ним.
Они стали косо поглядывать друг на друга, здороваться перестали, дело дошло уже до ссор. Стоило только скотине одного из них, поросенку или козленку, забрести на поле к другому, их тут же запирали и посылали сказать хозяевам, чтобы те их забирали.
Потом Симен загородил дорожку на Опьюрет, и сразу же здоровенная коряга перекрыла горную тропинку из хутора Нербё в Сёрьюрет, по которой Симен выходил на большак.
Война была объявлена.
В один прекрасный день Симен увидел в окно, что посреди его поля на Лангмюрене пасутся трое молочных телят.
Берта сразу же признала в них телят Улы: «один с черными боками, другой с красными, а третий чуть побольше».
Симен прихватил Бурмана и помчался к ним. Но Бурман — пес смышленый. Пусть Симен сколько угодно науськивает его, он знает, что телята — это не козы и не больно его боятся. Симен рассвирепел, схватил корявую палку и бросился на телят. Телята пустились наутек, задрав хвост и высоко вскидывая зад. Симен кинулся за ними. Телята понеслись к лазу в изгороди, через который они забрались на поле, двое успели пролезть, а третий застрял, и Симен так огрел его палкой по хребтине, что теленок не смог подняться. Вдогонку улизнувшим телятам полетел большой камень и ободрал одному из них лопатку. Палку Симен швырнул в Бурмана, но пес отскочил, жалобно повизгивая, и она пролетела мимо.
Пришлось Уле заколоть телят.
Дело дошло до третейского суда. Ула хотел, чтобы ему возместили убыток за телят, а Симен не соглашался — что же, он не смеет прогнать чужих телят со своего поля? Это ему должны заплатить за потраву; похоже было, что суда не миновать.
С того дня на хуторе Мельбё только и делали, что караулили свою скотину. Даже поросенка одного не выпускали — тут же посылали подростка пасти его. А уж о телятах и говорить нечего, их пасла сама Берта, прихватив с собой вязанье.
Но вот вчера
Целый день они ждали, когда за ними пришлют, чтобы они забрали телят, но никто так и не пришел. Под вечер они увидели, как Ула Нербё погнал их телят невесть куда. Не иначе, как к ленсману.
А сейчас Симен лежал и думал обо всем об этом.
Черт с ними, с телятами! Не станет он их выкупать! Раз попали в руки начальству, их заберут в уплату разных там расходов. И Ула тут не поживится. Хватит того, что Ула надул его с Лангмюреном!
Однако хлеба еще не совсем вызрели, еще могут померзнуть, и если погода постоит ясная, придется Уле распроститься с урожаем.
Только бы подул сиверко!
Симен еще весной обложил кучами сырых еловых лап все поля на Лангмюрене и межу, разделявшую обе полосы, — если поджечь их вовремя, так и мороз не страшен. Если подует с севера, полоса Улы замерзнет у него на глазах!
А если подует с юга? Нет уж, пропадай у него урожай, а ячмень Улы он не станет окуривать, хватит ему чужим добром пользоваться!
Если бы Ула не тронул его телят, тогда бы еще куда ни шло… Но он надеялся на погоду! Вчера-то вечером было пасмурно и тепло. А теперь он не даст этому сукину сыну ни одной веточки зажечь, земля-то его собственная.
Потом Симен заснул, спал он беспокойно, и снилось ему, будто он гонит по лесу телят со здоровенными ссадинами на хребтине.
Проснулся он оттого, что Бурман царапался в дверь, просился домой.
Да и пора уже было вставать — почти рассвело.
Он быстро поднялся с постели и глянул в окно, потом натянул сапоги на ранту, взял с печки пучок серных спичек, завернул их в бумагу, сунул в карман жилета и выскочил во двор.
Ну и холодина! Он невольно надвинул вязаную шапку на одно ухо.
На горушке он остановился и посмотрел на долину.
Звезды уже совсем поблекли, небо было довольно ясное, воздух чистый и прозрачный, а на вкус соленый, точно соль. Контуры ближайших предметов выступали теперь совершенно явственно, тонкие ветви деревьев таяли в воздухе. Все вокруг утопало в неярком золотистом свете, который далеко-далеко, у самого горизонта, принимал постепенно красноватый оттенок — совсем как в холодный зимний день.
Тусклая, бледная звезда покатилась к западу, разрезала небо пополам и исчезла. Бор на северном склоне горы, перемешанный кое-где с березняком, тоже посветлел, на опушке леса застыла узкая густая полоса тумана, тяжелая и белая. Она лежала, не двигаясь, — видно, ветра вовсе не было.
Он постоял и посмотрел на нее. Нет, туман все-таки ползет к югу, стало быть, дует с севера!
Он почти побежал вниз, в долину, колени у него подгибались, полы пальто широко распахнулись и болтались где-то за спиной, а Бурман так лихо прыгнул с горушки, что ударился носом оземь и перекувырнулся.