Норвежская новелла XIX–XX веков
Шрифт:
Проходя мимо картофельного поля, Симен заметил, что утренник уже прихватил ботву. Нужно поторапливаться, восход солнца — время самое опасное.
Он ступил на межу, разделявшую полосы Лангмюрена.
И какое же красивое было это поле! Он покосился на полосу Улы. Сейчас он спасет свой урожай. Между полосами у него были положены две кучи еловых лап. Их-то он сейчас и зажжет.
Он раскопал одну кучу с краю. Ветки были сырые. Тогда он пошел и набрал бересты на растопку. И скоро ветки загорелись.
Огонь затрещал в утренней тишине. Дым попытался подняться, но холодный
Симен вздохнул, подул на руки и спрятал их в карманы брюк.
Солнце уже показалось из-за горы — вызолотило узкую полоску неба над верхушками сосен. Теперь пусть светит, ему оно уже не страшно.
Он постоял немного и поглядел на дым. Губы его искривила ехидная усмешка.
Пусть теперь Ула пройдется да поглядит на его, Симена, поле. А его дымом он не согреется.
Симен машинально нагнулся, подобрал остатки коры и побрел дальше.
Да! И вправду красивое поле!
Он сорвал колосок и стал его рассматривать.
Ость добрая, и зерно круглое, наливное! Такое зерно немало потянет — по восьми мэле [4] на бочку, если по весу считать, никак не меньше. Сейчас солнце взойдет, и у этого сукина сына зерно, наоборот, полегчает!
4
Мера сыпучих тел — 15,5 литра.
Он медленно шел вдоль поля. По старой привычке он осторожно поднимал ногой стебельки, склонившиеся на межу, чтобы не наступать на них, брал в руки колоски и ласково пропускал их между пальцами, то и дело поднимал сучок или камень и швырял их в канаву.
Симен не успел оглянуться, как уже стоял возле большущей кучи веток у северного конца полосы. Он остановился и поглядел на полосу соседа. Ячмень стоял, склонив тяжелые желто-зеленые колосья, словно угадывая свою судьбу.
— Гм, гм… — Он покачал головой. — Экая благодать пропадает! Сколько было бы корма и людям и скотине!
Симен стоял долго, потом решительно почесал за ухом.
— А, черт! Дар божий есть дар божий, кому бы он ни достался. Ула и так будет в убытке, тем паче если суд затеет.
Не сознавая толком, что делает, Симен мигом разгреб кучу веток, сунул туда бересту, чиркнул спичкой и поджег.
Минуту спустя потянулся дым, плотный и густой.
Симен долго стоял и смотрел, как дым стлался над полем соседа, потом, как бы очнувшись, пробормотал сердито сквозь зубы:
— Гм, гм… такой уж я есть, вечно всем уступаю.
— Гав-гав-гав-ав!
Бурман поднял голову и с громким лаем помчался к дороге, разделявшей земельные участки двух хозяев.
Симен поглядел ему вслед.
— Что за черт! — Он заслонил рукой глаза от солнца. Никак это его телята? И Ула с ними. Неужто одумался или холодов испугался?
Он медленно пошел к дороге. Ула стоял, опершись обеими руками на изгородь. За ним стоял теленок и жевал полу его пиджака. На лице Улы играла широкая улыбка — он видел,
— Ты что это, нынче зерно окуриваешь?
— А ты, гляжу, телят пасешь.
— Да вот… не твои ли это телята? Забрели они вчера на мое поле, так я сперва погнал их по дороге, а потом думаю: может, это твои, еще заплутают, чего доброго.
— Хорошо, что не угнал, мои это телята.
Наступило молчание.
— Добрый ячмень уродился у тебя нынче на Лангмюрене, Симен.
— Да уж, обижаться не приходится. Неплохой нынче год, вот кабы еще картошка уродилась.
— Да, пожалуй, так оно и будет.
— Кто его знает, не нравится мне, что пятна какие-то на ботве.
— Пятна?
— Ты в этом деле разбираешься, не взглянешь ли, коли есть минутка; я думаю, может это сухая гниль?
Ула медленно перелез через изгородь и подошел к Симену.
Солнечная полоска пробила себе дорогу вниз по склону холма. Вот она коснулась стелющегося дымка. С первыми лучами солнца подул утренний ветерок, он закружил дым, погнал его дальше, вскоре дымом запахло по всей долине.
Теперь солнце добралось и до картофельного поля. Ботва, которая только что была сочной и зеленой, вдруг поникла.
Наступили заморозки.
Длинный синий дымок потянулся из трубы на хуторе Мельбё.
— Пойдем-ка, Ула, я вижу — моя Берта котел на огонь поставила.
Ханс Кинк
Маленькая белая дама
Долина Ёстландсдален поднимается высоко вверх и оканчивается горой, плоская голая вершина которой видна издалека, она ведь покрыта только серовато-белым оленьим мхом, елям сюда не подступиться. Высокая горная пустошь опоясывает долину, примыкая к самой горе, но из долины пустошь не увидишь, она словно нависла над головами жителей. Ниже темной широкой полосой тянется ельник. Еще ниже расположились усадьбы и дома. Обветренные непогодой, они словно по ступенькам лестницы спускаются по зеленым склонам. Одни черные, как уголь, другие серые, как валуны. Они держатся кучками, многие покосились, словно люди, опершиеся плечом о холм и упрямо стоящие на ногах, несмотря на только что обрушившуюся на них лавину. А некоторые спустились совсем вниз, к почтовой дороге в самом русле долины.
На хуторах в долине живут дачники. В Скоруме — хуторе под холмом, поросшим еловым лесом, — поселился начальник канцелярии с супругой и пятилетней дочкой. Раньше здесь городские жители не бывали. Они живут в отдельной горнице. Около дома небольшой сад, в нем пышно разросшиеся яблони без яблок, а в одном из углов сада — домик, типичный для жителей долины. Когда ветер дует с той стороны, он приносит зловоние. Тоненькие хилые гвоздики никак не могут подрасти на тощей земле, но все же на участке и в саду царит летний покой, пронизанный жужжанием насекомых; есть даже сиреневая беседка.