Носитель фонаря

Олейник Тата

Глава 19

Под вечер неожиданно задул невесть откуда взявшийся ветер, сперва порывистый, потом разошедшийся вовсю. Он игрался с раскрытыми ставнями окон, визжал флюгерами на крышах, трепал плющ на стенах. С собой ветер принес стремительные черные тучи, так что пришлось спасаться под крышей: вскоре с неба взялись выливать воду в совершенно непристойном количестве.

– Хана сенокосу, – сказал Акимыч, глядя на темное стекло, свеча в котором отражалась скачками из-за текущих по окну струй.

– Если ливень будет короткий,

он сам по себе траве не очень страшен, – ответила Ева. – За пару дней все высохнет, затяжные мелкие дожди были бы гораздо хуже, это они сено гноят. А вот урожаю зерновых и плодовых культур может порядком не поздоровиться, посшибает все к чертям. Собирайся, Акимыч, пойдем прогуляемся.

– Куда это прогуляемся? – удивился Акимыч, кивая на окно.

– На фермы! Если что, мы можем из игры выйти в любой момент, пока я в арендованной капсуле, но не думаю, чтобы за нами сейчас кто-то следил, при такой погоде ни одна летучка в небе не удержится, а из кустов многое не углядишь.

– Ладно, – вздохнул Акимыч, – надо, так надо. Только что мы сейчас на этих фермах увидим?

– Увидим панель их управления. И нужно хотя бы в птичнике живность покормить, надеюсь, там запасы зерна есть.

– А если нет, – сказал я, – то можно же на наших полях собрать: овес, ячмень – птицы же все это едят?

– Ничего мы не соберем с отсутствующим навыком земледелия, – буркнула Ева, закутывающая голову и плечи в одеяло. – Зерно все растрясется и исчезнет.

– Сейчас, Евик, я шляпу у себя забыл, сбегаю за ней.

– Ждем, – откликнулась Ева.

– А хоть кур-то вы покормить сможете?

– Сможем. Они у нас, правда, ни нестись, ни толстеть не будут, но хоть с голода не помрут.

Вернулись ребята уже через час с небольшим, мокрые насквозь, уселись сушиться перед камином, в котором мы с Лукасем предусмотрительно развели большой огонь, натаскав досок из штабеля.

– Кур покормили, – отчитался Акимыч, – или кто там квохтал, в темноте не очень-то разглядишь. Но кормушки им с горой засыпали, перелопаются теперь птички, наверное, от обжорства.

– А вот десять процентов урожая злаковых мы потеряли на этой грозе, – сказала Ева, выжимая одеяло на пол.

– Давай все же когда налоги придут – попробуем нанять каких-нибудь крестьян, жалко же урожай терять.

– Да, – вздохнула Ева, – крестьяне нам особой погоды не сделают. Зерновые поля у нас пятой, высшей категории плодородности.

– И что?

– И то! Земледелец-сотка с этих полей снимет четыре урожая в год, да еще и двойных. А обычный непись-крестьянин – один, да и то половину зерна растеряет.

– А что, при навыке растения быстрее растут? – спросил я.

– Ты же сам в Мантисе салат выращивал. Сколько это у тебя занимало – неделю? От семечка до кочана в тарелке? С твоим-то жалким уровнем…

– А в жизни он медленнее растет?

– Боже, с кем я связалась! – сообщила Ева все еще плачущим небесам и пошлепала мокрыми ногами к огню.

***

На следующий день я чуть не устроил в замке пожар. Вышло это так. Ева все-таки поставила почтовый

столб, и уже через час на него прилетел исключительно жирный сизый голубь с задорным хохолком. Манеры у него, впрочем, были такими же дурными, как у всех здешних почтовых птичек, во всяком случае, когда я с ним поздоровался, он мое приветствие проигнорировал, продолжая греться на солнце и покачивать в воздухе растопыренными красными лапами.

– Могу я получить свою почту? – слегка обижено спросил я.

Голубь взглянул в сумку, потом поднял ее крыльями и потряс. Гора образовавшихся на земле конвертов была чуть ли не выше меня ростом. Я попытался отгрести эту гору подальше к мусорной урне, но потом психанул и достал огниво.

– Это нападение на почтового служащего, я буду жаловаться! – сообщил голубь, сбрызнув со столба и пристраивая свой жирный пушистый зад на голову каменного льва у лестницы. Хвост у голубя слегка закоптился.

– А зачем было вываливать письма на землю?

– А зачем было получать двадцать три килограмма писем?

Дальше препираться с пернатым я не мог, поскольку бурный бумажный костер пыхнул пламенем на несколько метров вверх, огонь живо добрался до сухого плюща на стене и пришлось заниматься другими важными делами: орать во все горло, звать Гуса и Акимыча, таскать ведрами воду из колодца.

– Ладно, – сказал я, возвращаясь ко все еще надутому голубю, успевшему перелететь обратно на свой чудом не сгоревший полосатый насест. – Какая-нибудь сегодняшняя пресса есть?

– Только ноблисские «Сплетни».

– Давай «Сплетни», – сдачи не надо.

– Как щедро со стороны сеньора, – сказал голубь, и, клянусь, у него даже голос был надутый, – целая одна серебряная чаевых! Скальды сложат гимн в честь этого подвига милосердия.

Но я уже уходил, разворачивая на ходу газету. Ева с утра засела в библиотеке. Вообще все сегодня нашли себе занятие по вкусу. Акимыч раскопал где-то во дворе старый тренировочный манекен, установил его и с утра как заведенный прыгал со шпагой, поражая бедное чучело всякими хитроумными финтами, туше, уколами и как там это у них еще называется. Сказал, что навыки кое-как, но качаются.

Как ни странно, но манекеном заинтересовался и Гус – когда Акимыч присаживался передохнуть, чучелу приходилось иметь дело с Гусовым копьем, впрочем, заговоренная кожа манекена стойко сносила и это испытание.

Лукась пытался убираться в столовой – бродил там с ведром и тряпкой и размазывал по столам грязюку, золы от этого камина летало по помещению – просто ужас.

Ева же, обнаружив в одной из библиотечных конторок для каллиграфии забытую пустую заготовку для фолианта, позаимствовала «Песнь об Амалее», которая прочно прописалась у меня в инвентаре, и все утро с усердием отличницы копировала священный текст, развернув пюпитр к свету из переплетенного окна. Один я шляюсь без дела, пожары устраиваю. Нет, я бы половил рыбки, до Шамы тут – рукой подать, но в ясном послегрозовом небе опять мотались соглядатаи, так что и думать нечего было о том, чтобы покинуть безопасную зону.