Носитель фонаря

Олейник Тата

Гус с Акимычем вдвоем качали меха, которые Урмель велел раздувать так, чтобы «даже ногти на ногах вспотели», иначе деревом нужный жар не разгонишь. Лукась таскал доски, у меня тоже было важное дело – не путаться ни у кого под ногами. Когда первый слиток черного тусклого металла засветился оранжево-радужным светом, и кузнец принялся охаживать его молотом, мне стало так дурно от грохота и дыма, что я выбрался из кузницы и долго кашлял в зарослях репейника.

– Ты чего так заходишься? – спросила подошедшая Ева. – И я бы с

твоей гривой старалась поменьше лазать по репью, а то непонятно как потом из тебя это все вычесывать. Как там дело движется?

– Не знаю. Акимыч, наверное, скоро помрет на этих мехах, Гус, вроде, держится.

– Ну, пойдем, поможем им. Раз такое дело.

– Уж мы поможем, – пробормотал я, борясь с одышкой, но Ева уже свернула в кузню.

Дыма там стало еще больше, Гус с Акимычем, вцепившиеся в веревки рукоятей, качавших меха, выглядели совсем чумазыми чертями, а кашлял даже кузнец, уже превративший слиток в тонкий пласт огненного металла.

– Кошмар какой, – довольным голосом сказала Ева. – Что вы тут натворили!

И, подняв руки, завела песню, которая обернулась ветром, моментально изгнавшим весь дым наружу. Мелодия меняется – и свежий поток бьет в пламя горна, которое мгновенно растет и с гулом распространяется по своему каменному корытцу.

– Воздушники – любовь любого кузнеца! – довольно ревет Урмель.

Акимыч со стоном падает на землю и валяется там, раскинув свои длинные руки и короткие ноги морской звездой.

– У меня – болит все! – сообщает он снизу. – Даже волосы! Убейте меня кто-нибудь!

– Зато силы, небось, накачал?

– Всего одно очко!

– Очко силы за полчаса работы? Да я бы убил за такой прирост… эх, молодость-молодость, помню, на сороковых уровнях за день можно было параметров набрать столько, сколько сейчас и за год не получится.

Молот сменился на молоток поменьше, сейчас, ловко вращая клещами, Урмель взрезал подостывший металл острым концом инструмента, нанося основу орнамента. Выглядело это фантастически, что-то похожее на руны вспыхивало на светящейся пластине, уходило вглубь, выныривало на поверхность снова. Закончив с этой операцией, кузнец достал новый молоток, совсем уж крошечный, и принялся потюкивать им с такой скоростью, что голова кружилась, даже если просто смотреть на это мельтешение.

– Старая таосаньская иероглифическая вязь. – объяснил Урмель. – Без понятия, что это, но со шлемом та же ерундистика была. Жаль, что он квестовый был – носить нельзя, статов тоже не посмотришь.

– А почему носить было нельзя?

– А смысл, если он игроку ничего не дает? Да и он такой формы был, что я даже не пытался представить себе как должна выглядеть та голова, для которой он предназначент Ну вот… а сейчас подтаскивайте сюда пациента, будем ему заплатки ставить.

«Заплатки» – это он, конечно, кокетничал. Никаких заплаток не получалось, отрезанные куски пластины словно вливались

в доспех, выпрямляя его и становясь его частью, – ни швов, ничего такого.

Последней прикрепляли перчатку – тонким витым прутом, который заскользил по месту стыка багровой змейкой, задергался и почернел, скрывая все сколы и зазубрины.

– Готово! – сказал Урмель.

Мы уставились на Хохена, прислоненного к наковальне.

Глава 20

– Есть! – сказал Урмель, – Очко навыка бронника! Работа, видимо, совсем непростая была.

– Что-то он как-то не очень оживает, – сказал Акимыч.

– А в чем его оживание должно выражаться? – спросил Урмель.

Мы задумались.

– Он за нами всюду ходит, – объяснил я, – Если хоть кто-то из нас рядом – он не двигается, но если мы все метров за сто удаляемся, то он точно прибежит… прибегал раньше.

– Ну, давайте проведем полевые испытания, – сказал Урмель, – Выйдите все из замка подальше – посмотрим.

– Мы не можем выйти из замка, нас там убийцы всюду ждут.

В конце концов мы решили, что если оттащить Хохена в самый дальний конец двора, к службам, а самим вжаться в противоположную стену, то тут даже больше ста метров будет.

Урмель помог ребятам оттаранить Хохена к конюшне, после чего мы все залезли в кусты шиповника, которые очень некстати росли на выбранной точке.

– Лязга не слышно? – спросил Акимыч.

– А и не должно быть так уж слышно, – сказал Лукась, – я смазал доспех наилучшим маслом, нашел тут масленочку.

Мы отправились на разведку и не успели завернуть за угол замка, как Лукась издал восхищенный крик. Хохен торчал посреди плаца с чучелом, а по песку плаца тянулась цепочка глубоких остроносых следов.

– Живой, – воскликнул Лукась, – живой!

И побежал к нему обниматься, клянусь!

– Ну, если вы это называете «живой», – сказал Урмель, – то, значит, все в порядке. А как бы теперь насчет чайку?

Насчет чайку мы отправились в столовую, где Урмель никак не отреагировал ни на походную кухню в камине, ни постеленный тут же, перед очагом, матрасик Акимыча, ни на полосы размазанной грязи на столе, просто протер свой краешек стола полой кафтана. Ева передала кузнецу вексель и с ощутимой печалью протянула ему свиток портала, полученный с утра по почте.

– А у вас в клане «Ковали» все только кузнецы? – спросил Акимыч, разливая чай.

– Есть такое, – кивнул Урмель, задумчиво рассматривая очень кривой пряник из муки и морковки.

– Это же не функционально, – сказал Акимыч, – важно, чтобы в клане были разные профессии. А если у вас там только одни кузнецы, то вы друг другу только мешаете.

– Ну, это смотря как дело поставить, – ответил кузнец. Пряник он решил не есть, а бережно положил его обратно на стол к выводку столь же убогих его собратьев.