Носорог для Папы Римского
Шрифт:
— Эти люди со мной, — сказала она. — Мы приплыли от побережья. Завтра нам надо пробираться дальше вверх по реке. Там, в заливе, осталась большая лодка, и на ней мы оставили двоих — таких же, как эти. Им нельзя причинять вред.
— Возле того залива есть деревня нембе, — сказал вождь, явно испытывая облегчение: ведь ее дела не затрагивали его самого. — Некоторые из моих людей знакомы с ними, но они очень свирепы. И они слышали рассказы, что ходят вдоль побережья. Они ненавидят белых… — Он поворошил угли в очаге. — Утром я вышлю людей, и они расскажут этим нембе, что говорит Эзе Ада. Может оказаться слишком поздно.
Теперь было уже совершенно темно. Перешептывания по ту сторону изгороди стихли, но Уссе видела, что дюжина или больше жителей деревни по-прежнему выжидают там, наблюдая за ее подопечными и за ней самой. «А что тыдумаешь об этих людях?» — спросила она у себя. Ей хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Вождь заявил, что спать она будет в этой самой хижине, а он отправится в хижину своего сына, который
Она легла и стала дожидаться, когда заснут мужчины. Спустя какое-то время, когда из всех хижин больше не доносилось звуков, она неслышно поднялась и пошла к воде. Гарматан был прохладным ветерком, едва шевелившим листья деревьев, но все же руки у нее покрылись гусиной кожей. Она села и прижала колени к груди, обхватив их руками. Проделанное путешествие больше не было силой, толкавшей ее вперед. Как только великан, работая веслами, завел шлюпку под мангровые деревья, Уссе ощутила другую тягу, беспокойное нетерпение. Путешествие, дергавшееся позади нее, было бесполезным хвостом. Она отсекла его. Все это теперь стало неважным; девушку притягивало ее собственное предназначение. Она закрыла глаза, воображая мангровые деревья вокруг, затем саму себя, как она отталкивает их прочь, мановением руки проделывая в них огромную просеку. Оставалась вода. Вода могла бы просто утечь. Но куда? Есть ли такое место, где поместится так много воды? Ее запах щекотал Уссе ноздри. Она воздвигла земляной конус, и вода устремилась вниз по его склонам. Земля под ней была твердой. Уссе оттолкнулась от нее, поднимаясь, позволяя земле удаляться от ее ног с необыкновенной скоростью. Теперь ничего не было. Она осталась одна, не здесь, не в деревне иджо, на островке из речного ила, но где? Она ждала. Эри упал с неба, или же так гласило предание, когда его рассказывали маленьким детям. Игуэдо говорила ей, что существует другое небо, позади неба, которое можно видеть. Это было тонебо, не привычное голубое, с его знакомыми облаками и знакомым солнцем. Тонебо. Этонебо. Никогда не заходи слишком далеко, когда спишь… Клохтанье и запугивания Игуэдо. Такие, как ты, маленькие девочки, могут заблудиться… Уссе сидела далеко внизу, возле лагуны, а за спиной у нее похрапывали ее трофеи. Эусебия умерла — туда ей и дорога. Она была Эзе Ада, старшей дочерью Эзе Нри.
Отец?
Эри упал с неба, которое было образом тех мест, где она не бывала. Он упал на сотрясающуюся землю, мягкую и грохочущую, которую успокоил и укрепил клинком из кузни оки. Она выжидала какое-то время, сидя на корточках и прислушиваясь.
— …Дочка? Ты вернулась?
Эри был первым из Эзе Нри. Он погрузил свой клинок по самую рукоять и почувствовал, как тот дрожит и извивается. Вцепившись в него обеими руками, Эри смягчал эту дрожь и вскрывал землю, вытаскивал клинок и вонзал его снова, пока содрогания не прокатились вверх по лезвию и не замерли у него в костях. Он был сильным человеком. Вложив клинок в ножны, он оглядел землю вокруг себя. Земля была в пятнах. Эри испугался содеянного.
Ты успокоишь мою родину? Пробудишь меня ото сна?
Отец, я привела белых…
Эри сказал: «Ала, Мать Земли, я запятнал тебя своей работой. Что мне делать?» Ала услышала его и обратилась к другим Алуси — к Игве-на-Небе и Аро-Времени, к Ифеджиоку, охраняющему ямс, и к Агву, богу-шутнику. Игве послал дождь, чтобы смыть пятно, но оно глубоко въелось, засохло и никак не смывалось. Аро заглянул в будущее, но, насколько он мог видеть, пятно оставалось на месте. Ифеджиоку ничего не сказал. Агву надо всеми ними насмехался. Тогда Ала пришла к Эри и велела ему очистить землю, ибо, когда Аро размотал достаточно времени, выяснилось, что земля снова начнет содрогаться, станет мягкой, как море, и его народу придется снова успокаивать ее и укреплять.
Зри сказал: «Но как я узнаю, когда настанет это время? Я — Эри, и я не знаю. Как я скажу им?»
Ала объяснила ему.
Я доставлю их к тебе.
Как ты обещала.
Как я обещала…
Когда она поднялась, небо на востоке уже светлело. Устало идя обратно, она заметила в слабом утреннем свете, как чья-то голова тихонько — украдкой — опускается на циновки из рафии, предоставленные вождем для троих ее спутников. Она снова забралась на кровать и стала искоса оглядывать пространство внутри изгороди, наблюдая за троими мужчинами, один из которых
Ил менял цвет, голубой и черный уступали место темно-ржавому, по мере того как они удалялись от пределов досягаемости морских прибоев и вода в лагунах и ручьях становилась все менее соленой. Сальвестро зачерпнул ее горстью и плеснул себе в рот. Все еще солоноватая, но не так, как вчера, тем более — как позавчера. Он понимал, что путь их лежит на север.
Среди мангровых деревьев начали показываться веерные пальмы и огромные тополя со странной листвой — частью зеленой, частью красной. Берега ручьев, вдоль которых они плыли, у самого края воды густо поросли тростником и приземистым кустарником, меж тем как необъятное сплетение вайи и лиан скрепляло панданусы, пальмы и другие деревья, названий которых Сальвестро не знал, в сплошные утесы. Некоторые лагуны были покрыты саурурусом, и их лодка оставляла за собой темный проход среди мясистых листьев, которые тут же смыкались вновь, но затем раздвигались носом следующего каноэ. Или одного из следующих каноэ, потому что после той первой ночи им уже не приходилось плыть в одиночестве. Каждое утро они отправлялись из какой-нибудь рыбацкой деревни, предложившей им свое гостеприимство, с эскортом, и тот сопровождал их до места очередного ночлега. Каноэ были гораздо быстроходнее их гребной лодки и обычно имели на борту четверых или шестерых молодых людей, которые держались на почтительном расстоянии, плывя им вслед или стрелой вырываясь вперед, чтобы разрезать лианы в труднопроходимых протоках тяжелыми, острыми как бритва мачете, потому что кроны подлеска зачастую свисали над ручьями, и тогда эти водные тропы становились прохладными зелеными туннелями, где всепоглощающая тишина болота, казалось, сгущается во что-то непроницаемое. Сальвестро ощущал острую потребность громко кричать и одновременно нежелание нарушать полный покой, шатром раскинувшийся над этими беззвучными местами. Уссе предупреждала, что здесь, в тихих водах, выжидают и прислушиваются крокодилы и водяные змеи. Но его стремление хранить тишину не имело к этому никакого отношения. Разговаривали они между собой редко, да и то вполголоса. Бернардо греб. Диего неотрывно смотрел поверх борта, и лицо его совершенно ничего не выражало, словно он предельно изнемог от недосыпа. Когда они добирались до места, где предстояло заночевать, — в каждой очередной деревне вождь и старейшины становились все более изощренно-почтительными с Уссе, — то казалось, что эти чары снимаются насовсем или на время, потому что Сальвестро с Бернардо говорили в такие часы о чем попало, Уссе обменивалась приветствиями с местными, часто указывая на своих спутников, вокруг звучала болтовня, человеческая речь среди водного безмолвия, но Диего все равно говорил мало или вообще ничего не говорил.
Чем дальше они продвигались на север, тем более торжественными становились приемы, оказываемые им в деревнях. Солнце скрывалось за растительностью, ограждавшей болото, и по воде ползли длинные тени. Сопровождающие подбирались тогда немного ближе и поторапливали их. Они огибали излучину, и внезапно появлялись знакомые хижины на сваях, а на берегу их поджидала небольшая группа людей, позади которых собирались все остальные, переговариваясь между собой, пока не замечали лодки. Они втаскивали лодку на берег, и все жители деревни склоняли головы, пока Уссе не произносила чего-то торжественного на своем языке, после чего местные стояли уже не шевелясь, а глаза их блуждали между молодой женщиной и ними. И все же, какими бы сердечными ни были взаимные приветствия, деревенские избегали смотреть на Уссе впрямую, неловко упирая руки в бока. Они боятся ее, постепенно осознавал Сальвестро, и это имело какое-то отношение к той местности, куда они направлялись, — то ли Рии, то ли Нрии. Сальвестро спросил насчет названия, и Уссе велела им всем впредь его не повторять.
Ели они рыбу, а иногда что-то вроде овсянки, серое и липкое, и заливали это сладким ликером, который местные называли «томбо». Сальвестро опрокидывал в рот столько чаш, столько мог, напиваясь до потери сознания. Вечер подходил к концу, и глаза у него слипались, но не от ликера. Усталость изматывала его, как лихорадка. Болели руки и ноги, в голове стучало. Казалось, Сальвестро едва-едва способен бодрствовать. И все же спать он не мог.
Муравьи, подумал он в первую ночь. Крылатые муравьи.
Они встретили троих человек на пирогах, которые показали им путь по напоминающему длинный шалаш ручью к своей деревне, где они поели и выпили. Это была их первая ночь на твердой почве после Рима, после плотно утоптанной грязи под мостом Святого Ангела. Уссе и какой-то старик, вроде бы вождь, тихо разговаривали между собой на своем языке. Сальвестро ничего не понимал, пока старик не начал изображать руками какие-то предметы — по-видимому, лодки разного вида. Перед этим рыбаки с любопытством разглядывали их судно, которое было шире в средней части и гораздо короче, нежели их пироги. Старик, должно быть, расспрашивал о нем. Позже им дали циновки из рафии, чтобы удобнее было спать на жестком земляном полу. Уссе заняла сделанную из планок кровать в другом конце хижины. Сальвестро помнил, как его голова бессильно опустилась на землю и сон накрыл его огромной теплой волной. Его потянуло куда-то вниз, прочь от товарищей, лежавших по обе стороны от него, от этой деревни, ото всего — в уютную тьму. Потом это все и началось.