Носорог для Папы Римского
Шрифт:
— Полагаю, он на службе у Венецианской республики, ваше святейшество, — говорит Гиберти.
Не глупо ли с его стороны собирать в Риме участников того, что творилось в Прато? Не будет ли с его стороны еще большей глупостью ничего не предпринимать, в то время как они маневрируют вокруг него? Если людей не направлять, они ошибаются. Если направлять по ложному пути, они грешат. За сим следуют несчастья, и начинают зиять ненасытные категории: глубокое «непредвиденное», засасывающее «неожиданное», столь же лишенные измерений, как и затемненная смежная зала, где шамкал своими губчатыми губами епископ Специи. Будущее всегда превосходит ожидания… Мудро ли это?
Да, решает он, взвешивая и прикидывая, лучше ошибиться по эту сторону осторожности. Лучше перерезать им глотки.
—
— …?
— …!
Это занимает неделю. Предварительно пережеванный коренными зубами клириков и наполовину растворенный в слюне говорливых папских чиновников, этот сочный кусочек сплетни передается изо рта в рот по направлению к Тибру, перебирается через мост, затем выкашливается прямо в город: тошнотворная слизь информации, которую следует обнюхать, как осторожные собаки обнюхивают кислотную пену блевотины друг друга. Чем таким озабочен ныне Его Затей-Потей-Святейшество?
— Епископ Специи?
— Это было несколько месяцевназад…
— Да нет, на прошлой неделе.
Но дело не в епископе Специи, и не в растущей крысиной проблеме, и не в угрях. Раздетые женщины и едва ли не публичное совокупление? Мужеложство? Французы? Нет, нет, нет, нет… Достоверные источники из кухонь Папского престола сообщают о некоем разговоре…
— Ску- и, смею добавить, — чно.
— Нет, погодите, послушайте…
Затем следуют «гм…», «угу» и «ну так и что?».
Итак, на этой ярмарке слухов торгуют не вполне римским сырьем: не свальным грехом, не скандалами и не сифилисом. Не скоропостижными лишениями благосклонности, не оправданными воздаяниями по заслугам и даже не упоминаниями о всегдашней притче во языцех — кардинале Армеллини. Чувствительная коллективная кора головного мозга всего города томится в своей травертиновой мозговой котловине. Сплетня между тем подвергается мутации, выбрасывает цепкие конечности, постепенно становясь чем-то таким, что Рим в состоянии опознать… Появляется Слухо-Зверь, щеголяющий шкурой из генуэзского бархата с узором в виде гранатовых плодов, с семью ногами, одной головой и тремя хвостами (что на два больше, чем у среднего англичанина). Иберия-на-Тибре не в ладах сама с собой, она распускает о Звере еще пущие небылицы, наделяя его все большим числом омаровых щупалец. Посольское недовольство вряд ли можно считать захватывающей вещью, но оно, по крайней мере, предлагает точку опоры в этой истории, туманной и несколько оторванной от действительности.
— Ну а чего же еще можно ждать от портингальцев?
— И от испанцев.
— Хм… А это правда, что они чистят зубы мочой?
Слухо-Зверь галопом скачет то там, то сям, изменяясь и распадаясь на части, теряя на рыбном рынке два вымени, отращивая жабры в Понте, а в соседнем Парионе он исторгает пузырь трепещущей слизи и дальше движется с трудом, несмотря на добавление пятнадцати крепких щупалец. Под конец он грустно ползет вниз по виа делле Боттеге-Оскуре: оскальзывающийся арабеск, рывок на юг, к спасительной реке… Слишком поздно. Судьба уготовила ему удушение внутри панциря из его собственных, затвердевших на солнце выделений. Зверь мертв, но Слух о нем продолжает жить. Его шершавый, словно гравий, язык слюнявит уши толстопузым монахам, дамам полусвета, капризным подуотшельникам…
— Они друг друга стоят, высокомерные ублюдки.
— Надменные, я бы сказал.
— Правильно, надменные ублюдки…
А еще заносчивые, и самонадеянные, и… Что ж, первую и самую легкую опору Слух находит в многочисленных римских предрассудках по отношению к чужестранцам: все цыгане — еретики, все поляки — воры, флорентинцы — приставучие содомиты, венецианцы — чванливые брюзги, а неаполитанцы годны только для простых сельских работ. Венгры? Они задирают локти, когда выпивают, и носят странные бесформенные шляпы. Англичане — это алчные, сквернословящие, ограниченные, зловонные
45
Чистоты крови (исп.).
— Играть в азартные игры! Еще один отвратительный иберийский порок.
— Играть на что?
Не очень ясно на что. Дальнейшие видоизменения Слуха связаны с пристрастием горожан к экзотике. Добрый старый Ганнон играет какую-то роль в странном трехстороннем соглашении, заключенном в садах Бельведера (об этой встрече теперь говорят как о «натянутой» или даже «бурной»), а слоновья популярность подпитывает расцветающее пышным цветом любопытство римлян. Что это за зверь, которого надо раздобыть? Чем невероятнее, тем лучше: серьезные шансы у Камелопарда, и у страшного Чешуйчатого Вепря, а также у разнообразных драконов. Распространение могучего, грубого, корявого Слуха сродни запуску воздушных змеев: так же увлекательно и так же символично.
— У него, — Колонна приумолкает, делает выдох, затем вдох, задумывается, с усилием распрямляется, начинает снимать рубашку, — самая непробиваемаяна свете шкура. Броня, а не шкура.
Виттория цокает языком и причмокивает губами, когда ее отец, наблюдаемый ста двадцатью семью парами глаз, повторяет эту bon mot [46] . С ног его слетают башмаки. Вскоре он оказывается совершенно голым, если не считать шляпы. Виттория молча его уводит. Почему ему всегда надо проделывать это во время мессы? Разве он не любит Бога? Кончик стрелы погружается в его череп немного глубже.
46
Остроту (фр.).
— Копыта, — говорит карлик своей жене-карлице в прокаленной зноем чердачной комнате где-то в Ватикане. (Слухи подпитываются от болтовни и тучнеют.)
— Копыта, — повторяет она.
Это становится у них чем-то вроде пароля. Труппа из Магдебурга, состоящая из их родственников, собирается навестить их поздней осенью и попытать удачи с Папой, который, говорят, благоволит к карликам.
— Копыта, — говорит он снова.
— Копыта, — говорит она.
— Хвост как у крысы, — бормочет кардинал Ceppa в своих апартаментах за четверть мили оттуда. — Может, это и естькрыса.
Он не в настроении, потому что Вич не оказал ему доверия и отклонил подряд три приглашения на обед в одном только прошлом месяце.
— …а спит он, прислонившись к дереву, потому что из-за отсутствия коленных суставов он, единожды опрокинувшись, самостоятельно встать не может. Пила и запас терпения — вот и все, что требуется. И зверь ваш. Есть и альтернатива: зверя можно выманить и приручить с помощью девственниц. Он очень неравнодушен к девственницам, этот зверь…