Ностальгия
Шрифт:
— Подбери винтовку.
— У нее магазин перекосило.
— Все равно возьми — на запчасти сгодится.
— Чертов жмот. Вечно я с тобой, как старьевщик.
— Не ворчи. Подсумок проверь.
— Пусто.
— Сними его, он целый.
— Белый, внимательнее. По сторонам смотри.
— Да чисто тут. Авиация поработала. Уходить бы надо.
— Успеешь…
Голоса странно двоятся и троятся, иногда мне кажется, что я слышу их наяву. “Как странно” — думаю я, нимало не пугаясь, хотя голоса внутри становятся такими четкими, словно я радио слушаю. Грохот боя впереди усыпляет мою бдительность. Резкий стук камушков по шлему слышу, когда надо мной уже нависает неясная фигура. Ствол смотрит мне в лицо. Я хлопаю глазами, глядя в черный зрачок. “Вот и все” — мелькает в голове и апатия сменяется желанием во что бы то ни стало продать свою жизнь подороже. Я резко перекатываюсь вбок и пытаюсь
— Смотри-ка — целый сержант! — радуется голос. Опять двоится в голове. Кажется, я услышал голос за долю секунды до того, как звук коснулся ушей. А может, контуженая башка фокусы творит.
— Нормально. Две штуки на дороге не валяются, — отвечают ему, — броню его отключи.
— Сдохла скорлупка, — после короткого осмотра констатирует мой пленитель.
— Ну что, взяли? — меня подхватывают под локти и сноровисто волокут по камням. Ствол третьего конвоира то и дело тычет меня в спину, подталкивает, напоминая — глупостей не надо, морпех. “Грохнуть тебя, дружок, все меньше таскаться” — снова слышу я. И другой голос: “Ноги делать надо. Совсем Дикий съехал, под носом у имперцев шляться”. Удивляюсь — кругом ад кромешный, как я слова-то различаю? Меня тащат вниз по разбитой лестнице. Темнеет окончательно — мы в каком-то подвале. Или подземелье. Конвоир зажигает фонарик. Рассеянный луч выхватывает грубые глинистые стены. К нам присоединяются еще двое. Я ощущаю как отпускает их напряжение и как испытывают они мгновенное облегчение от того, что больше не нужно торчать в охранении у входа в туннель, каждую секунду ожидая “котенка” или плазменной гранаты.
— Подарок партийным товарищам, — с иронией комментирует мое появление тот, кого называют Диким.
Мои попытки идти самостоятельно заканчиваются одинаково — я получаю прикладом между лопаток. Так и волокусь между двух жилистых лбов — ноги по камням. Когда глазам становится больно от напряженного разглядывания неровных стен, я испытываю легкий приступ дурноты. Пространство вокруг идет волнами и исчезает в мельтешении разноцветных искр. Я смаргиваю муть и ошалело таращусь вокруг. Ну и дела. Туннель исчез.
Часть третья
ИГРА В РЕАЛЬНОСТЬ
Вот и сбылось — я в Коста де Сауипе, курортной жемчужине Латинской зоны, что возле Мар Азуре — Лазурного моря. Берега внутреннего моря — сплошные пляжи из крупнозернистого красноватого песка. Отели, рестораны, казино — все это сияет и переливается каким-то сногсшибательным калейдоскопом, заливая полнеба заревом, как будто и нет никакой войны вокруг. Все это я вижу мельком, пока наш грубый открытый джип пересекает набережную Роз и углубляется в череду извилистых улиц. Я с удивлением кручу головой, это так не похоже на мои представления о Латинской Зоне — тут нет грязи, воздух напоен запахами соли и окультуренных тропических зарослей, что буйствуют между домами, множество машин вокруг, галдит веселая толпа, люди не похожи на привычных мне плюгавых выродков — они радостны и добродушны, легкие походки, расправленные плечи. Кажется, улица сияет от сотен белозубых улыбок. Сижу, стиснутый с боков двумя расслабленными громилами. Машина петляет между островками зелени, огромные пальмы свешивают над нами свои опахала. Цветной душистый мир проносится мимо меня. Дикий оборачивается с переднего сиденья.
— Ну что, нравится? — под звуки зажигательной самбы, что выплескиваются с открытой веранды ресторана, спрашивает он. Гордо, словно этот город построил если не он, то уже его отец — точно.
Я чувствую его искренность, он расслаблен и благодушен, я вполне могу его понять — он вернулся на базу, какое-то время для него не будет ни войны, ни смерти, только вино, море и сногсшибательные женщины. И он уже не здесь, он мысленно где-то на ночном пляже, я вместе с ним чувствую на себе чьи-то обжигающие губы. Мария-Фернанда. Крошка-мулатка с голубыми глазами. И еще я знаю, что он не испытывает ко мне неприязни — я для него просто две тысячи кредитов, снабженных двумя ногами для удобства транспортировки.
— Нравится, — отвечаю.
За прошедшие сутки я здорово привык к голосам внутри черепушки. Пугаться перестал. Более того — сегодня ночью я начал воспринимать еще и эмоции окружающих. Глупости, скажете вы, слушая мою галиматью. Бред контуженного. Не знаю. Какое-то время мне самому хотелось в это верить. А так — или я с катушек слетел, или и
Водитель давит на педаль и с визгом покрышек я едва не прикладываюсь физиономией о спинку переднего сиденья. Шикарная смуглокожая женщина улыбается нам обворожительной улыбкой и качая бедрами, уносит через дорогу водопад черных волос. Водитель провожает ее восхищенным взглядом. Он все еще не отошел от очарования этого странного города.
— Сколько смотрю на них, все привыкнуть не могу, — говорит он, извиняясь, — Они тут будто из другого теста.
— Погубят тебя бабы, Треф, — замечает Дикий, смеясь. И снова он мысленно прикасается к своей Марии-Фернанде.
Я отряхиваю с себя липкие мыслишки конвоиров. Господи, неужто каждая женщина чувствует тоже, что и я? Меня передергивает от мысленной вони.
— Глянь-ка, а морпеху не нравится! — гогочет тот, что справа, — А говорят, голубых у имперцев нет.
— Тебя б я отымел с удовольствием, сладкий мой, — говорю ему, причмокивая губами.
Под дружный смех компании Белый бьет меня кулаком в лицо.
— Так веселее, дружок? — спрашивает он ехидно и добавляет еще.
— Хватит, Белый, — не оборачиваясь, говорит Дикий, — Замочить мы его и в Олинде могли.
— А чего, мне понравилось. Горяченький мой. — я сплевываю кровь и хлюпаю разбитым носом, стараясь вдыхать помедленнее.
— Скоро тебе понравится еще больше, — обещает громила, — Герильос любят таких крутых мальчиков, как ты. Сначала ты будешь кончать от счастья и петь им все, что знаешь и не знаешь. А потом они сделают тебе шарф из кишок и подвесят на видном месте, чтобы твои дружки полюбовались. Маникюр тебе сделают — закачаешься! Большие специалисты по ногтям.
Ухмыляюсь упрямо одеревеневшими губами. Хрен тебе я испугаюсь. То есть боюсь-то я аж до дрожи в коленях — видел я, что эти выродки с пленными делают, да виду не показываю. Все равно не поможет. Ощущаю волну похотливого животного удовлетворения, что исходит от Белого. Представляет, гад, как меня ломать будут, и тащится. Красивые женщины на улицах больше не привлекают моего внимания. Теперь я все больше обращаю внимание на тройки голодранцев в шортах и с повязками на руке — революционный патруль. Патрули смотрятся мятым окурком в блюде с морским салатом. Лучше бы меня в развалинах накрыло. “Ну и что я тебе такого сделал?” — спрашиваю я Господа. Тот молчит, естественно, старый приколист. От ожидания чего-то ужасного немеют ноги. Заставляю себя разозлиться. Не получается. Тогда начинаю медленно и глубоко дышать. Не время еще помирать. Джип тормозит во дворе старого административного здания. Обвисшая сине-желто-полосатая тряпка колышется над входом. Типа — флаг революционный. По мне так он скорее на коврик в прихожей похож, а не на флаг. Несерьезный какой-то. Высокие стены почерневшего кирпича вокруг. Ворота за спиной закрываются со скрипом — часовой.
— Приехали, сержант, — говорит мне Дикий, — Выгружайте, я быстро. Белый, не убей его, пока я деньги не получу.
Отдает винтовку водителю. Исчезает за высокими дверями
— Да о чем речь, — ухмыляется Белый, — Вылазь, голуба.
Переваливаюсь через борт. Шевелю затекшими руками. Осматриваюсь. Часовой у ворот — молоденький смуглый пацанчик в шортах и с охотничьим карабином. На руке — красная повязка. Взгляд его равнодушен и пуст. Насмотрелся уже тут. Привык. Мысли ленивы и холодны. Зверек, мечтающий о наступлении праздника. Скоро Новый год. Женщины на улицах будут целовать всех подряд и красавица Летисия уделит ему внимание. Он специально встанет рядом с нею. От ощущения ее сладких губ в штанах тесно. Испуг. Не приведи Господь — тененте де Насименто Маркус увидит, что часовой мечтает о женщинах на службе. Сеньор тененте — лейтенант — сын содержателя ночлежки. И ухватки у него совсем неподобающие для революционного командира. В прошлый раз сеньор тененте разбил часовому бровь, когда тыкал его головой в ворота. А все оттого, что часовой не вовремя ворота за машиной закрыл. Пацанчик встряхивается и идет в свою будку. Окидывает меня равнодушным взглядом. Мое присутствие его никак не волнует. Будто я воробей на заборе.