Ностальгия
Шрифт:
— Я не хотел, сеньор, меня заставили… Я хотел вам помочь, сеньор… Вы ведь понимаете — я простой комендант, я не смог бы… — он быстро вылезает из шортов.
— Последняя услуга тебе, вонючка, — прерываю я.
— А? Что? — непонимающе таращится капитан с коленей.
Я спускаю курок. Тело с развороченной башкой падает в воду. Поверхность мгновенно вскипает белыми бурунчиками. Приятного аппетита, крошки. Вот дурак, надо было сначала обыскать его, денег у него добыть. Снимаю свои шорты и влезаю в капитанские. Тесноваты, но сойдут. Приятная неожиданность — бумажник в заднем кармане.
Пригибаясь, чтобы не выдать себя ростом, возвращаюсь к машине. Конвойные развалились на сиденьях, задрав ноги на панель, и с увлечением пускают дым колечками — кто кого переплюнет. Винтовки их небрежно лежат рядом — чего бояться, они у себя дома. Скоро
— Такая жила, — говорит один, — Удавится, но не даст девочку, даже если та не прочь.
— Собака империалистическая, — отвечает второй, — Как будто ей работать. Так и норовит последнюю копейку вытянуть из трудового народа. Ткнуть ей в морду ствол и попросить вежливо. Никуда не денется. Сказано же в книге — от каждого по способностям, каждому по потребности!
— Нельзя, — вздыхает революционер, — Пожалуется карга сеньору капитану, он тебе морду разобьет. Получится, что мы виноваты в нарушении революционного порядка. Хотя — убей меня, не пойму — как может проститутка вписываться в революционный порядок? Получается — она вне революции, чуждый элемент, а значит — вне закона. И любой революционер вправе ее искоренить. Так что деваться ей будет некуда. А, товарищ? Как думаешь?
Товарищ не успевает зачитать свою реплику. Пока он подыскивает цитату из революционного Талмуда, я наставляю на них ствол.
— Привет, салаги, — говорю им, высунувшись из-за заднего борта, — Службу тащим? Пошли со мной, сеньор капитан просил вас привести. Будем учить вас революционной бдительности.
Убежденный революционер Роберту Велозу хватает винтовку. Убежденный революционер Роберту Велозу пытается развернуть длинный ствол в тесном пространстве между пассажирским сиденьем и ветровым стеклом. Двумя выстрелами — что поделать — в спину, я прекращаю его революционный путь.
— Ты! Быстро взял его и тащи вперед, — приказываю второму, высоко вздернувшему руки, — И шутить не вздумай, я тебя насквозь вижу. Рыпнешься — буду тебя живьем в воду опускать. По кусочку. Понял?
— Понял, сеньор, — лепечет гроза контрреволюции. Косясь на ствол пистолета, шустро обегает машину и вытаскивает труп на песок.
— Поживее, Роберту, — тороплю я.
Потея, солдат волочет тело товарища к причалу. Он так испуган, что даже не обратил внимание на то, что я назвал его по имени.
Позднее, через несколько дней, когда я пытался собраться с мыслями и понять — на кой мне все это надо, я так и не вспомнил — почему я решил ехать на трофейном джипе именно в комендатуру. Ночью, на угнанной машине, практически не зная дороги. Но, как говорится, пьяным и дуракам везет. Так как я в тот вечер не пил, вывод напрашивается сам собой.
Когда я еду по ярким улицам, сознание мое выкидывает странные фокусы. Вот я выруливаю из-за перекрестка, вижу людей, выходящих из сияющих стеклянных дверей, и вдруг рябь наползает на глаза. Искры какие-то вокруг, как помехи на прицельной панораме. Мгновенье дурноты — и вот я снова в расшатанном джипе, но уже совершенно в другом месте. Я дивлюсь капризам моего зрения, но путь мой, тем не менее, продолжается без приключений. После очередного приступа дурноты я вижу ворота комендатуры. Чудеса, не иначе. Возникает и впоследствии крепнет ощущение, что меня ведет кто-то, как на веревочке. Я лишь кукла, что послушно открывает рот и дергает конечностями.
Сонный часовой открывает ворота, даже не удосужившись посмотреть, кого нелегкая принесла. Фары слепят его. Нетерпеливо сигналю. Щурясь и прикрывая глаза рукавом, он растаскивает тяжелые створки. Одна мысль крутится у него в голове — доложить сеньору тененте сразу по возвращению сеньора капитана. Спрыгнув с машины, дожидаюсь, пока он с жутким скрипом закроет решетчатые произведения колониального искусства. И только потом бью его ногой в солнечное сплетение. Наручники из джипа сильно пригодились — пристегиваю хватающего воздух широко раскрытым ртом парнишку к металлической скамейке караульной будки. Из слетевшего с головы берета получается прекрасный кляп.
— Если будешь сидеть тихо — останешься в живых, дурачок, — говорю в испуганно вытаращенные глаза, — Сейчас дам тебе в морду, кровь
Парнишка в трансе. Еще не отошел от жуткой боли в животе. Как загипнотизированный, он качает головой. Мне вовсе не хочется быть убийцей младенцев. Хотя к этой гребаной корпоративной революции у меня счетов поднакопилось. Хлестко бью его в глаз. Голова на тощей смуглой шее мотается, как неживая. Кровь из разбитой брови струйкой стекает по лицу. Кажется, перестарался немного — пацанчик в глубоком нокауте. Увешанный чужим оружием и подсумками поднимаюсь по каменным ступеням. Весь караул — не больше отделения. Дежурный в холле. Часовой в подвале. Отдыхающая смена в комнате на первом этаже. Дежурный по комендатуре — лейтенант Маркус, в комнате напротив дежурного. Патруль из трех человек на маршруте. Возвращается через пару часов. Трое с сеньором капитаном — комендантом, уехали на “операцию”. Больше в котелке паренька ничего обнаружить не удалось. Ну что ж. Я может и псих чертов, но морпехом все же остался. Знакомое состояние отрешенности от происходящего, смешанное с азартом атаки, охватывает меня. Я улыбаюсь хищно так, словно снова иду в строю и за спиной — надежная броня “Томми”, готового открыть огонь прикрытия в случае малейшей необходимости. Я толкаю створку тяжелой двери и она распахивается неожиданно легко. Капрал-дежурный отрывает сонную голову от жесткого стола, я не вижу его, я только смутно ощущаю его силуэт в темном углу, я поднимаю ствол и пересекаю холл в три прыжка. В тот момент, когда капрал зажигает настольную лампу и произносит “кто здесь?” я нажимаю на курок. Тяжелый дробовик гулко бухает почти в упор и сеньор cabo умирает, не успев даже помыслить о сопротивлении. Картечь опрокидывает его со стула на спину и он замирает на полу кучей окровавленных тряпок. В ответ на выстрел что-то падает в одной из комнат — не иначе, кто-то сверзился в темноте с нар, разбуженный грохотом, но я уже у дверей, я вышибаю ее тремя выстрелами в упор, картечь насквозь прошивает облицовочный пластик, и тут же я закатываю в стонущую темноту рубчатое яйцо — трофей, снятый с пояса пламенного революционера на берегу у крилевой фермы. И в момент, когда остатки дверей вылетают в коридор вместе с яркой вспышкой, я стреляю через дверь комнаты дежурного. Один раз, второй, третий. Щелчок. Помповик опустел. Бросаю его на пол и снимаю со спины винтовку. Вкатываюсь в пахнущую порохом и пылью сбитой штукатурки полутьму. Тусклое дежурное освещение высвечивает стонущего на полу человека. Видимо, картечь его задела, когда он подбежал к двери. Не повезло вам, сеньор тененте. Не приближаясь, добиваю его короткой очередью. Быстро осматриваю комнату. Больше никого. На всякий случай стреляю в коммуникатор армейского образца, что стоит на столе. Больше средств связи в комнате не обнаруживаю. В ящике стола нахожу фонарь. Пятно света упирается в дымную взвесь, наполняющую караульное помещение. Может и остался там кто, мне рисковать ни к чему. Гранат всего две, да и шум от них такой, что вот-вот сюда сбегутся революционеры со всей округи. Жаль, “мошек” нет. Без привычного оснащения чувствую себя, словно голый.
Все во мне вопит и протестует — “сматывай удочки, болван!”. Ругая себя последними словами, бегу в подвал. Часовой уже у дверей. Выстрелы отсюда не слышны, но вот сотрясение от взрыва заставило его поволноваться.
— Что случилось? Имперцы? — тревожно спрашивает он.
— Открывай быстрее, амиго. Нападение.
— Пароль скажи, — требует бдительный часовой.
Подавляю желание прошить его очередью через дверь. Кто ее знает — возьмет ли ее граната? Ожидаемый пароль, который полуграмотный солдат революции бесконечно перекатывает про себя, чтобы не дай бог, не забыть, читаю, словно с листа.
— Тухлая рыба!
Скрежет замка. Дверь распахивается. Выражение бесконечного удивления застывает на физиономии часового, когда я бью его прикладом в лоб. С этим выражением он и приземляется на пол, с лязгом и звоном раскидав свое оружие и ключи. Господи, да это ж детский сад какой-то! Если тут все такие, какого хрена батальон мобильной пехоты не сбросить? Они ж тут всех как кроликов гонять будут!
Звеня ключами, наконец, открываю первую камеру. Удивленные и настороженные лица. Все столпились у дальней стены, только один, видимо, уже двигаться не может, лежит на куче соломы, прижимая руки к животу.