Новая прошивка императора

Бутримовский Николай

— В охранительском смысле?

— Верно, точнее не скажешь! Однако, помимо прочего, батюшка твой полагал, что нам следует действовать против пруссаков в наступательной манере. Да взять ту же Либаву… А ты полагаешь, что мы можем не сдюжить. Что же случилось?

— Говорю же, задумался… А что там с Либавой?

— Как будто ты не знаешь? Или не хочешь знать? — фыркнул Сандро.

— Может и не хотел, но это было неделю назад, — пожал плечами я.

— Есть более разумные применения затратам на эту крепость.

— Гхм…

Мне ничего не было известно про оную Либаву, и поэтому пришлось взять паузу.

Вместе с тем, даже из названия было очевидно, что это где-то Прибалтике, если вообще не в Польше, а значит, вскорости Россия имеет все шансы потерять все тамошние вложения[3]. Из этих прикидок следовал логичный вывод — стоит прислушаться к словам Сандро, тем более что он…

«Стоп!.. Вспомнил!..» — Александр Михайлович был моряком и даже подавал Никки записку с проектом усиления военного флота на Дальнем Востоке[4]. — «Интересно, что с ней стало? Хотя чего здесь гадать? Судя по его ехидному настрою в отношении Либавы: вместо востока деньги пошли на запад…»

— Возможно, нам стоит ещё раз изучить твои предложения? — наконец сказал я. — Подумаю, через неделю вернёмся к вопросу… Да и вообще — я собираюсь и далее вносить изменения в порядок управления государством, и мне желательна поддержка от вас обоих. Прошу подумать об этом.

Когда я вышел из гостиной, намереваясь прогуляться, на пути попался Столыпин. Сначала непонимающе посмотрел на него, пытаясь сообразить, почему он до сих пор не уехал…

«Ах ты ж, точно, эти августейшие упыри всю кровь выпили… Совсем забыл!..»

— Пётр Аркадьевич, у меня для вас личная просьба. Просьба, как к другу и как придворному.

— Ваше величество?

— В неофициальной обстановке разрешаю вам обращаться ко мне «государь».

— Слушаюсь, государь!

— Я прошу вас лично заняться пострадавшими. Разобраться и вникнуть в их нужды и чаяния, решить мелкие бытовые затруднения. Также прошу вас заняться сиротами и родственниками погибших.

— Завтра же займусь, государь!

Зачем я это поручил Столыпину? Ну, во-первых, я намеревался сбежать из Москвы, пока отсюда не свалит основная часть гостей, а, во-вторых, пусть будущий глава правительства пройдёт практику человеколюбия… Глядишь, меньше вешать будет, а больше участия проявлять…

Прогулка с Александрой Фёдоровной также не принесла успокоения — да она и не могла этого сделать, поскольку я ещё только вживался в роль царя. Будучи испытывающим нешуточное напряжение (которое было не одним лишь психическим, но и телесным, доставшимся от настоящего Никки), мне оставалось только загадочно молчать и отделываться общими фразами. Однако к ночи мне повезло — получилось сослаться на усталость и лечь одному…

Спалось плохо — сквозь сон ощущал, как внутри меня тяжело ворочается нечто чужеродное, бесконечно несчастное.

Утром нового дня на меня навалились нервические последствия напряжённого разговора с Мам а и прочими великими князьями. Незапланированная встреча далась мне дорого — приходилось каждое слово подбирать, контролировать себя… Это было крайне тяжело.

А ещё и Аликс постоянно рядом! Что тоже не добавляет душевного спокойствия… Ведь тело Ники реагирует на неё вполне однозначно, а вот мой разум, наоборот — «вполне неоднозначно»!

Утром я отправил Михайловичам приватную записку, в которой говорил о желании встретиться в ближайшие

день-два и, соответственно, просил не уезжать в Питер, а затихариться в каком-нибудь имении. В Москве их оставлять представлялось нецелесообразным — кто знает, как поведут себя остальные Романовы? Вдруг тоже решат подождать с отъездом… Позже стало известно, что Сандро и Бимбо не подвели — чётко, раньше всех собрались и выехали из Москвы.

Каждое своё действие я ощущал, словно шаг по тонкому льду над бездонной пропастью!

За первым завтраком, на котором подавали чай, кофе, хлеб с ветчиной и калачи, я был тих и задумчив… Мне было непонятно, о чём говорить с щебечущей Аликс — ситуация была сложнейшая. Ведь, по сути, её муж мёртв, а она общается со вселившимся в тело Никки умертвием…

Осознав эту оригинальную и пугающую мысль, я передёрнул плечами…

Аликс, конечно, видела, что происходит нечто странное, но, не понимая сути, по-своему пыталась меня развлечь. А я сидел и думал… Буквально вчера вечером узнал, что у нас, то есть у прежнего Никки и Аликс, уже родилась первая дочь Ольга…

«Аликс…» — тело царя, моё тело, до сих пор реагировало на близость мощными всплесками гормонов, а вот я, пожалуй, что нет. Хотя она достаточно красива… Но стоило мне подумать о генах…

Мне претила идея обречь возможных будущих детей или внуков на проблемы с наследственной гемофилией. Размышляя над этим, я смотрел на ничего не подозревающую, щебечущую Александру Фёдоровну. Мне было не известно, когда наука откроет причины этой болезни, но очевидно, что сейчас вопрос не изучен. Скорее всего, в конце XIX века про гены или знают ничтожно мало, или вовсе ничего.

Сам я не особо разбирался в вопросе, помнил, что в двадцатые или в тридцатые годы в СССР разгорелся спор между разными школами генетиков, разрешённый уголовным методом[5]. Видимо, к тому времени уже что-то да знали, но сейчас ещё даже не XX век…

Наука в этом вопросе не помощник… К окончательному выводу я не пришёл, но в целом никаких детей от Аликс более не хотелось. Конечно, государю вроде как полагается наследник — но лучше не иметь никакого сына, чем такой, как несчастный Алексей. Да сколько он прожил бы, если бы не было расстрельного подвала? На школьном уроке биологии учительница говорила, что больные гемофилией более 25–30 лет не живут… Так и то это было через сто лет, от текущего момента…

В общем, завтрак прошёл как-то спутанно — Аликс пыталась меня растормошить, а я всё больше отмалчивался или отделывался общими фразами.

А затем была поездка в Чудов монастырь, как мне удалось разузнать, это посещение было запланировано заранее, и должны были мы там пробыть всего-то пару часов. Однако мне удалось изменить расписание и затянуть посещение — в этом святом месте оказалось гораздо спокойнее.

И не приходилось подбирать каждое слово.

В Москву вернулись к вечеру, как раз ко времени встречи с принцами и последующему докладу Лобанова-Ростовского. По дороге я снова делал скучный вид и беседовал на душеспасительные темы с Победоносцевым. С ним, конечно, тоже было опасно — всё-таки Николая он знал с детства и практически являлся членом семьи. Отчего, по-видимому, и оказывал такое сильное влияние в первые годы царствования. Но я продумал разговор загодя и начал с того, что сделал вброс про Ходынскую трагедию…