Новая Россия в постели
Шрифт:
И вот мальчишки предлагают нам пойти поиграть в докторов. Я соглашаюсь за себя и за Людку, потому что по нашей концептуальной идее доктор это тот, кто толчет кирпичики, потом водой их разводит, что-то добавляет. Нам не было и шести лет, а мальчишкам по десять, поэтому они были врачами, а мы делали все, что они нам говорили. А они говорили: мы будем вас лечить, нужно ноги раздвинуть. Мы раздвигали. А они смотрели и тыкали туда карандаш. Я до сих пор помню: он был восьмигранный и химический. И мне стало больно, я испугалась и сказала брату: «Ленька, ты что делаешь, ты нарисовал там карандашом, теперь мама догадается, что мы играли в доктора!» А он сказал: «Посмей только! Я сразу расскажу, что я за тебя мед доедаю!» У всех родителей модно пичкать детей медом, который я терпеть не могла. Но мама заставляла меня его есть. А Ленька был безумно хитрый мальчик и мед любил. Он говорил: ты мед не ешь, а отдавай мне. И так мы двух зайцев убивали: он ел свой любимый мед, а я не ела. Причем этим секретом он еще и манипулировал. Стоило ему меня чем-то обидеть и я заикалась, что расскажу маме, он тут же говорил: «А я расскажу, что я за тебя мед
— Мы запрещаем своей дочери водиться с такой развратной девчонкой!
И нужно сказать, что насчет разврата они как в воду смотрели!
Или — накаркали?
Но до восьмого класса я ни о каком разврате не помышляла. Как я уже вам сказала, я была очень толстой. В четвертом классе нас взвешивали — девочек и мальчиков вместе, в одном кабинете. И девочки весили 22 килограмма, 24. Я старалась идти последней — боялась, что стану на весы и все упадут от смеха. Ведь все такие худенькие, в белых колготках. Я же была такой толстой, что колготы на меня просто не налезали, А в нашем классе были две толстые девочки — я и еще одна, Вика. И вот Вика подошла и взвесилась, в ней было 30 килограммов. Теперь моя очередь стать на весы. И я помню ощущение холода под мышками, когда я выталкиваю из себя последний воздух в надежде, что буду легче. Становлюсь на весы и боюсь, что мне скажут «32 килограмма» и я умру. А врач говорит: 29. Боже мой, радости моей не было предела!
Да, я ужасно комплексовала — даже потом, когда стала подростком и вытянулась. Все равно — руки какие-то длинные, ноги несуразные, сколиоз. И еще мама меня очень коротко стригла, у меня уши торчали. Я просила ее: «Мама, оставь мне волосики, я буду бантики носить». Она говорила: «Детка, какие бантики? У тебя волосы редкие». И вот у всех бантики, а у меня вечно под горшок прическа, я была очень несчастным ребенком. И я безумно страдала, что мальчишки на меня внимания не обращали. Все-таки это уже восьмой класс, многие девочки уже в коридорах с мальчишками обнимались, они уже лифчики носили, у них уже месячные начались, они приходили в школу с таким гордым видом и рассказывали. А я как дурак — плоскогрудая, хожу в майке, прошу у мамы: «Купи мне лифчик», а она говорит: «Куда ты его наденешь? На голову?» То есть у меня ущербность полная, я ревела по ночам.
И я разработала концепцию, что мне мальчики не нужны. Я в них не влюбляюсь и внимания на них не обращаю. Все равно они глупые, у них морды козлиные — три волоска на бороде, как у козлов. Другие девочки в детстве хотя бы в своего папу влюблялись, а я и этого не могла, папа был алкоголик. Он пил мои лосьоны от прыщей, одеколоны и так далее. Лосьон нужно было прятать, иначе папа выпивал. И я кайфанула от книжек. Мне не нужно было ничего, только сидеть на диване, есть яблоки или грызть семечки и читать. Я была запойно читающим ребенком, я читала вплоть до девятого класса. В восьмом классе у нас девочка появилась, которую я считала развратной. Я приходила домой и говорила: мам, у нас такая девочка развратная появилась! Мама говорит: чем же она развратная? И я рассказывала. У нас в школьном коридоре были две большие ниши. И там ее зажимали мальчишки — вдвоем втаскивали туда и тискали. Причем ладно, если бы они ее действительно силой туда волокли. Но я была убеждена, что она туда сама идет. Наверно, мне очень хотелось того же, но меня никто никуда не затаскивал. А если пытался, то я дралась, просто билась. Потому что мальчишки в том возрасте особым образом ухаживали за девочками. Первое — это, конечно, контакт телесный, то есть драка, в которой можно полапать и пообниматься. Ведь девочки обычно вырывались, и мальчики их так в обхват берут и держат. Но девочки только символически вырывались, а на самом деле они просто копошились и получали свой кайф от того, что их трогают. А я не могла так. Драться, так драться. И я лупила их в полную силу, а они меня так лупить не могли — знали, что, если они меня всерьез стукнут, мой старший брат им головы оторвет. И постепенно мальчики перестали ко мне подходить, а мне от этого еще хуже — прямо хоть приклеивай табличку, что не буду драться и брату жаловаться.
А второе печальное обстоятельство было то, что я не носила бюстгальтеров. А тогда бюстгальтеры были очень красивенькие и на пластмассовых застежках, которые можно сзади раскрыть, просто оттянув их линейкой или указкой. И вот мальчишки, которые сидели на партах позади девочек, постоянно этим занимались. Особенно классно это было на контрольных работах, когда тишина безумная, только шуршание списывающих мальчиков и девочек, и вдруг три звука, знакомые всем: блямс! хи-хи! можно выйти? И грохот смеха, потому что девочка вылетала, демонстративно держа себя за грудь, словно она у нее вывалится сейчас. А чему там вываливаться в таком возрасте?
Но мне этого удовольствия никогда не пришлось испытать, у меня не было никакого бюстгальтера, я маечку под формой носила. И вот я бросала контрольную работу, сидела и думала: какие они все развратные, нарочно выпендриваются, будто у них там не знаю какая взрослая грудь! А потом спохватывалась — ой, контрольную завалю! Я этого ужасно боялась, потому что моя мама говорила: если ты будешь отличницей и за неделю не получишь ни одной четверки, в субботу пойдешь на дискотеку. А что у меня было? У меня понедельник был шикарный день — литература, русский язык и история, то есть три пятерки запросто. Но зато во вторник на физике — ни фига! Хоть ты разбейся, хоть умри — пятерку
А потом у меня появился мальчик — Витя Курин. Очень красивый и взрослый. Ведь в том возрасте, когда девочки уже начинают формироваться, мальчики задерживаются, у них прыщи и прочее. Мне мальчишки моего возраста внушали презрение и пренебрежение. А Виктор был второгодник, и он мне очень нравился, потому что он был старше всех в классе. Опять же с бюстгальтером мне помог. Я сидела на первой парте, а за мной сидели два мальчика и вечно толкали мне линейку под бюстгальтер, которого не было. А они все старались, пока я не вставала и не била их. А когда я, кокетничая, Виктору на них пожаловалась, он сел позади меня и не позволял никому трогать мою спину. То есть и этого удовольствия я лишилась.
Но особенно сильно я комплексовала на физкультуре. Потому что мы там раздевались, у девочек были бюстгальтеры и сверху комбинашки шелковые, а у меня была только маечка. И я приходила домой и говорила: мам, ну купи мне хотя бы комбинашку! А она: ты знаешь, детка, мне не жалко денег на комбинашку, но там вытачки, тебе будет еще хуже, ведь это будет еще смешнее. И она покупала мне красивенькие беленькие маечки, а я их ненавидела смертным духом.
И вдруг в десятом классе я стала преображаться. Причем моментально, за полгода. Раз — и все, я стала хорошенькой. Потом красивенькой. И на дискотеке у меня уже не было отбоя, на меня все старшие мальчики внимание обращали. Я с ними танцевала, а потом они шли меня провожать. И, зная это, я с подружкой убегала с дискотеки пораньше. Мы бежали домой, а они на мотоцикле за нами. А нам нужно было посмотреть — за мной или за ней. Мы прибегали домой и садились за калиткой, изнутри и смотрели, ищут здесь или возле ее дома. Вот такого рода была игра и все — больше ничего не было. Я не красилась, пить не умела, даже не умела матом ругаться и в любой компании была изгоем, потому что я не могла к ним подладиться.
Но разве не из таких тихонь получаются самые развратные женщины? Я пропустила целый период перехода из девочки в девушку, зато потом бросилась наверстывать упущенное…
Вы, наверно, думаете: ага, сейчас начнется про потерю девственности. Но это на самом деле далеко не простой процесс. Вот первый мужчина, в которого я влюбилась девчонкой, — почему он не сделал этого?
Я помню соревнования по шахматам. Это было зимой. Тогда я была уже достаточно хороша. Наш тренер — это был первый еврей в моей жизни, звали его Финкельман — был маленького роста, с большим носом, бывший спортсмен-велосипедист, но с травмой, хромой и всегда меня опекал. Мне это было странно, потому что он старый совсем, у него даже волосы седые. А он меня на секцию приглашал, какими-то баснями кормил, на соревнования брал. А я девочка неспортивная, я в шахматы только дома играла, выигрывала у папы и больше ничего. А тут мы приехали на взрослый турнир. Там были женщины старые, сорокалетние, а я с бантиком. Но сижу и потихонечку играю. И вдруг я вижу потрясающего в моем понимании мужчину. Красивый майор и похож на Микеле Плачидо. Высокий, стройный, слегка седовласый, он поражал меня своим спокойствием. Даже фамилия у него была красивая и спокойная — Лебедев. А меня всю жизнь раздражает, когда мужчины мельтешат — бегают, суетятся, суетливо ухаживают, суетливо пытаются дать конфетку. А Лебедев был совершенно спокоен. И когда он был рядышком, я почему-то очень легко выигрывала. Стоило ему подойти к моей доске, я чувствовала его дыхание и просто ради него выиграла. Как я могла не выиграть? Для меня это было невозможно. И он мне грамоту вручал. Это уму непостижимо — я турнир выиграла. Ради него! И я вдруг поняла, что меня к нему тянет. Но я не могла с ним поближе познакомиться. Я помню, как я крутилась там, крутилась, а он на меня — ноль внимания. И тогда шахматы стали для меня игрой номер один. Я на всех турнирах — мужских, женских, подростковых, юношеских — была из-за него. А он был как айсберг, такого нордического типа. И с тех пор у меня этот комплекс остался — мне всегда такие нордические мужчины нравились. Если я вижу, что они меня не хотят, я на них завожусь и липну к ним, как муха на мед. И влипаю, конечно.
Но это — потом, во взрослости. А тогда…
Тогда на меня стали обращать внимание друзья моего старшего брата. Он уже учился в престижном летном училище. И я помню свой первый поцелуй. Мой брат женился, это был сентябрь, я уже две недели была студенткой педагогического института. И день его свадьбы был первый взрослый день в моей жизни. Брат и его друзья в голубых шинелях, при параде, а мне сшили потрясающе красивое платье, сногсшибательное для того времени, с такой басочкой. Оно так красиво мою фигуру облегало! И у меня там было сразу два жениха. Причем один был красивый, длинные волнистые волосы, и даже кличка у него была Волос. А второй был из Одессы, он на гитаре играл великолепно. И в тот вечер я кайфанула от всей души! Мы пели, цыганочку плясали, я была по-детски весела и по-взрослому хороша. И пока мы с Волосом танцевали, я все думала, кого мне выбрать — того, который мне на гитаре играл и пел «Свечи» Розенбаума, или этого, который покрасивей? Я мучилась. А решилось все одним жестом. Я до этого вечера ни разу ни с кем не целовалась. А свадьба — в огромном ресторане с колоннами. И за колонной Волос меня поцеловал. Куда мне еще отвертеться? Выбор был сделан! И мы с ним за ручку стали по залу ходить. Но моя двоюродная сестра пошла к моей маме и рассказала, что я с ним целовалась. И мама сказала ему: не сметь! не подходить! все! Потом мы с ним еще переписывались, но это было недолго, потому что 4 ноября я влюбилась по-настоящему.