Новая встреча. Неизданные беседы
Шрифт:
Вы всегда уделяете большое внимание актерской и операторской работе.
Да, ведь это имеет для русских фильмов важное значение. Все остальное в них — примитивно. Конечно, примитив свойственен и вестернам: добрые — по одну сторону, злые — по другую, не так ли? Но в американских фильмах всегда показано великодушие противника. А в русских фильмах — нет. Вспомним фильмы о войне: все добрые, положительные — по одну сторону, все злые — по другую, и нет никакого великодушия, а также никакого беспристрастия.
У вас есть заметки и хвалебные, вы похвалили даже два аргентинских фильма, что кажется просто невероятным. (Смеется.)
Один
Да, «Фуга» Луиса Заславского.
Вероятно, я хвалил фильм за то, что в нем нет местного колорита; да, там была сцена в эстансии, нам говорили, что это — эстансия, но показывали просто равнину. И там были чрезвычайно зрелищные сцены, как, например, укрощение коней, И не было ничего сугубо аргентинского.
Второй фильм — «Узники земли» Марио Соффычи.
…В данном случае, вероятно, повинен Улис Петит де Мюрат [196] .
Да, наверное, он имел отношение к фильму…
И он настаивал, чтобы я посмотрел, да, ведь мы были друзьями, и, вероятно, по дружбе… (Смеется.)
(Смеется.) И тем не менее этот фильм вы назвали превосходящим все аргентинские, восхваляющие нашу смиренную республику.
196
Петит де Мюрат Улис (1907–1983) — аргентинский писатель.
Я действительно так сказал? Я, без сомнения, играл словами. «Смиренная» — это хорошее определение для нашей республики, я ведь мог написать: «покорная», «послушная»… но «смиренная» — лучше. Аргентинцу свойственно смирение и… подчинение правительству, не правда ли? У нас есть культ власти, а свое смирение мы называем «аргентинской жовиальностью». В действительности всё иначе: если аргентинец жовиален, жив, то только потому, что он — смирен и смирён; a em смирение — на самом деле трусость и малодушие. В большинстве случаев это так. Правда, я не уверен, имел ли я право говорить хоть что-либо об аргентинских фильмах, ведь я их почти не знал; в те времена почти никто не ходил на отечественные фильмы. Мне рассказывали, что французы во Франции долгое время не признавали своих фильмов; они смотрели их только из чувства патриотизма, но для отдохновения больше подходили американские картины.
В кино человек хочет увидеть мир, отличный от того, в котором он живет.
Да, вероятно, так.
Я вспомнил: человека, который собрал ваши заметки о кино в единую книгу, зовут Эдгардо Козарин- ский.
Верно, Козаринский. Я спросил его: почему он не отобрал заметки, которые я печатал в журналах Радаэлли и Карлоса Беги, и он ответил, что не знает этих журналов.
В предисловии к сборнику, которое называется «Частичная магия рассказа», Козаринский утверждает…
Ясно, он использовал название моего эссе «Частичная магия Дон Кихота»; в этом эссе я писал о чародействе, время от времени возникающем в реальном мире Дон Кихота. Значит, он осознает, что существует магия.
В своем предисловии Козаринский утверждает, что ваши заметки — это на самом деле заготовки рассказов.
Да, наверное, так и есть, хотя я и не отдавал себе в этом отчета. Действительно, я написал «Всемирную историю бесславья» [197] , где боязливо и осторожно подхожу к жанру новеллы, рассказа. Вероятно, я уже хотел показать
197
Первым изданием сборник Всемирная история бесславья вышел в 1935 году. Первые очерковые новеллы из этой книги появились в 1933 году, в газете Критика.
Посредством очерка.
Да, во «Всемирной истории бесславья» я, например, сделал вид, что все это рассказывает историк, но на самом деле все было выдумано либо изменено до неузнаваемости… Так, значит, Козаринский это осознает?
Да, и добавляет…
Что же добавляет Козаринский?
Он пишет, что в рассказах вы не делаете различий между вымыслом и реальностью.
Он прав, реальное у меня является основой для вымысла.
Значит, он попал в цель.
Первым изданием сборник «Всемирная история бесславья» вышел в 1935 году. Первые очерковые новеллы из этой книги появились в 1933 году, в газете «Критика».
Да, но сам я не задумывался о подобном. Он оказался проницательнее меня.
И в качестве примера приводит эссе «Стена и книги» [198] .
«Стена и книги» — это эссе… кажется, в нем нет никакого вымысла; хотя кто знает.
198
Эссе Стена и книги, написанное в 1950 году, включено Борхесом в книгу Новые расследования (1952).
Но можно предположить…
А предположения приводят к утверждениям; я надеюсь, выводы в книге сделаны верные. Как жаль, что я не знаю этой книги.
Она называется «Борхес и кино».
Да, я совсем забыл. Козаринский разговаривал со мной, и я должен был сказать ему, что в журнале «Сур» я напечатал совсем немного заметок о кино и что лучше бы просмотреть журнал «Мегафон» (ужасное название) Зигфрида Радаэлли и еще один, которым руководил Карлос Вега, музыкальный критик. Однажды я привел Карлоса Бегу в дом к Паредесу, и Паредес исполнил милонги, которые Карлос Вега не знал и которые назывались… они назывались по именам уже забытых пайядоров. Ведь это замечательно, что забытые музыканты продолжают жить в музыкальном произведении.
Я заметил, Борхес: едва только разговор заходит о давнем прошлом, вы начинаете говорить о книгах, а не о кино.
Как бы там ни было, для меня ни один фильм не идет ни в какое сравнение с Британской энциклопедией, или с энциклопедией Брокгауза, или с энциклопедией Гарзанти; и никакие наши истории не сравнятся с историей философии.
И вместе с тем вы, несомненно, интересовались кинофильмами.
Да, они мне до чрезвычайности нравились, в кинотеатры я ходил два-три раза в неделю. Фильмы связаны у меня также с воспоминаниями о друзьях; я вспоминаю Мануэля Пейру, Нору Ланге… [199]
199
Ланге Нора (1906–1972) — аргентинская писательница.