Новая жизнь
Шрифт:
— Я могу пригласить вас на танец? — собирался было спросить я у Джанан, с тревогой смотревшей на меня.
Она сидела вместе с тремя сестрами-розами за обеденным столом и смотрела на разноцветные клубки шерсти, раскатившиеся по столу из плетеной соломенной корзинки. Рядом с корзинкой лежал журнал «Женщина и дом», который иногда покупала моя мама, — его страницы пестрели статьями по вязанию, образцами узоров с цветочками, вывязанными по кружеву крякающими утками, котятами, собаками и мечетями — вкладом турецкого издателя, адаптировавшего немецкий журнал для турецких женщин. Некоторое время я смотрел на эти краски в свете газовой лампы, размышляя, что сцены настоящей, реальной жизни, о которой я только что читал, тоже нарисованы этими грубыми красками. Затем, повернувшись к двум дочерям Гюльджихан, приближавшимся к матери, я, зевая, щуря глаза и явно получая удовольствие от счастливой семейной сцены, сказал:
— Мама что, спать вас еще не уложила?
Они
Я смог бы даже сказать подозрительно смотревшим на меня Гюлендам и Гюлизар: «Вы — два еще не увядших цветка».
Но я все-таки не сказал ничего, пока не вошел на мужскую половину дома, где Доктор Нарин принимал гостей: «Сударь… Сударь, я с грустью прочитал историю вашего сына».
— Все зафиксировано, — ответил Доктор Нарин.
Он представил меня двум огромным мрачным мужчинам, находившимся в полутемной комнате. Нет, эти безмолвные господа не были «часами». Один был нотариусом, а кем был другой — я не запомнил. Я обратил внимание только на то, как Доктор Нарин представлял им меня: я был степенным, серьезным и увлеченным юношей, подававшим большие надежды, и сейчас я был очень близок ему. Ничто во мне не напоминало тех якобы старательных длинноволосых парней из американских фильмов. Он мне очень доверяет, очень.
Как быстро я привык к этим похвалам и принял их на свой счет! Я не знал, куда деть руки, и, дабы не утратить скромный вид, вежливо склонил голову, что было к лицу такому молодому человеку, как я. Я постарался сменить тему разговора, слишком хорошо сознавая, что мои попытки будут замечены и оценены. Я сказал:
— Как здесь тихо по ночам.
— Только шелковица шелестит листьями, — отозвался Доктор Нарин. — Даже в самую безветренную, самую спокойную ночь. Прислушайтесь.
Мы прислушались. Меня больше пугала полутьма комнаты, нежели неясный шорох дерева, доносившийся откуда-то издалека. Слушая тишину, я осознал, что она царит в доме с тех пор, как я приехал сюда, — все разговаривали шепотом.
Доктор Нарин отвел меня в сторонку:
— Мы сейчас садимся играть в безик. [37] И я хочу, чтобы вы, сынок, ответили мне, на что бы вы желали сейчас взглянуть? На мои часы или на оружие?
— Я бы хотел увидеть ваши часы, сударь, — ответил я не раздумывая.
В следующей комнате, еще более темной, мы увидели две модели громко тикавших настольных часов «Зенит». Мы увидели выдвижные часы в деревянном корпусе, изготовленные часовой мастерской в Галатской колонии, — они играли музыку и их надо было заводить раз в неделю; Доктор Нарин сказал, что еще одна такая же модель находится в гареме дворца Топкапы. Потом мы пытались угадать, в каком левантийском порту жил Саймон С. Симониен, создавший настенные часы с маятником в резном корпусе из орехового дерева, как вдруг догадались об этом по надписи «а Smyrne» на глазурном циферблате. Мы заметили, что часы марки «Юниверсал», показывая месяц и год, показывают и дни полнолуния. Доктор Нарин взял огромный ключ и завел часы-скелетон с маятником; их циферблат, по наущению Султана Селима III, был выполнен в форме кавука [38] ордена Мевлеви, и нам стало не по себе, когда мы осознали, что в этом механизме заводятся и скручиваются внутренние органы «скелетона». Мы вспомнили, что часто видим и слышим настенные часы «Юнгханс» с маятником времен нашего детства, которые до сих пор печально тикают во многих домах. Мы вздрогнули, увидев паровоз и надпись под ним «Made in USSR» [39] на циферблате грубых настольных часов марки «Серкисов».
37
Карточная игра.
38
Старинный головной убор, на который наматывалась чалма.
39
Сделано в СССР. (англ.)
— Тиканье часов для наших людей — не символ Вселенной, а звук гармонии, гармонии с нашим внутренним миром, — как и плеск воды в фонтане для омовения во дворе мечети, — сказал Доктор Нарин. — Мы совершаем намаз пять раз в день, затем наступает Рамазан, наступает время сахура, время ифтара… [40] Наши часы и наши муваккит-хане [41] — это не попытка угнаться за остальным миром, как на Западе, а механизм, который помогает приблизиться к Аллаху. Ни одна нация не увлекалась часами так, как наша. Мы всегда, были главными клиентами европейских часовщиков Единственное, что мы смогли взять у них, дабы усладить душу, — это часы. И поэтому не стоит говорить,
40
Ифтар — разговение, принятие пищи после заката солнца во время Рамазана.
41
Муваккит-хане — служебное помещение при мечети для хранения точных часов, определяющих время совершения намаза.
Возможно, Доктор Нарин шептал бы и дальше, но его перебили позолоченные английские часы «Приор» с глазурованным циферблатом и рубиновой розой, пропев соловьиной трелью мотив старинной османской песенки «Мой секретарь».
Пока партнеры по безику, навострив уши, прислушивались к приятной песне о секретаре, что идет в Юскюдар, Доктор Нарин прошептал мне на ухо:
— Вы что-нибудь решили, сынок?
Именно в этот момент я увидел в зеркале буфета сверкающее отражение Джанан, дрожавшее в свете газовой лампы, и в голове у меня все смешалось.
— Мне нужно еще поработать в архиве, сударь, — ответил я.
Я сказал так не потому, что надеялся принять решение, а скорее для того, чтобы избежать этого. Проходя мимо соседней комнаты, я почувствовал на себе взгляды трех «роз» — капризной Гюлизар, нервной Гюлендам и Гюльджихан, которая уже уложила дочерей спать и вернулась в комнату. Какими любопытными и решительными были медового цвета глаза моей Джанан! Я чувствовал себя человеком, выполнившим важные дела, мне казалось, так чувствует себя мужчина, рядом с которым находится красивая жизнерадостная женщина.
Но как же я был далек от того, чтобы казаться таким человеком! Я сел в архиве Доктора Нарина, раскрыл папки с отчетами, удерживая в памяти образ Джанан, и стал быстро перелистывать страницы, надеясь, что ревность поможет мне в конце концов принять решение.
Я стал выяснять дальнейшие подробности дела. После похорон несчастного юноши из Кайсери Доктор Нарин, уверенный, что похоронил своего сына, взял на работу Сейко, самого трудолюбивого и увлеченного из всех его «часов», чтобы следить за всеми, кто читает книгу. И во время наблюдений за студенческими общежитиями, кафе, клубами и коридорами учебных заведений в Стамбуле тому удалось вычислить Мехмеда и его подругу Джанан на архитектурном факультете. Это произошло шестнадцать месяцев назад. Стояла весна. Джанан и Мехмед были влюблены друг в друга. Они носили с собой книгу и читали ее друг другу. Они даже не подозревали о существовании Сейко, пусть издалека, но следившего за ними восемь месяцев.
За эти восемь месяцев, до того как я прочитал книгу, а в Мехмеда стреляли на остановке маршрутных такси, Сейко писал не регулярно, он отправил Доктору Нарину двадцать два рапорта. Стояла глубокая ночь, а я внимательно, терпеливо и ревностно перечитывал эти рапорты снова и снова, стараясь впитать яд выводов, сделанных мною благодаря информации архива.
1. Глядя ночью на городскую площадь из окна комнаты номер девятнадцать в отеле городка Гудул, Джанан сказала мне, что ее не касался ни один мужчина. Это была неправда. Сейко, следивший за ними не только весной, но и летом, установил, что двое молодых людей входили в отель, где работал Мехмед, и много часов находились в его комнате. Конечно, я подозревал об этом, но если кто-то видел то, о чем ты только подозреваешь, ты чувствуешь себя идиотом.
2. Никто — ни Сейко, ни отец, ни дирекция отеля, где Мехмед работал, ни работники отдела регистрации архитектурного факультета — не догадывался, что у Мехмеда, закончившего жизнь Нахита, есть новое удостоверение личности.
3. В этой паре не было ничего необычного, что могло бы привлечь внимание, — помимо того, что они были влюблены. Не считая последних десяти дней наблюдений, они ни разу не пытались дать свою книгу другим. Кроме того, читали они не всегда, поэтому чтение не было предметом наблюдений Сейко. Они выглядели обычной парой студентов, готовившихся к обычной семейной жизни. Нормально дружили с однокурсниками, хорошо занимались, не проявляли сильных эмоций. У них не было связей с политическими организациями, не наблюдалось особого рвения или энтузиазма, который следовало бы отметить. И Сейко даже сообщил, что среди всех тех, кто читал книгу, Мехмед самый спокойный, самый уравновешенный, самый бесстрастный. Наверное, впоследствии Сейко был удивлен и даже, возможно, обрадован тем, что события приняли такой оборот.