Новая жизнь
Шрифт:
— Молодой человек! — сказал он мне.
Моя жена простудилась, у нее тяжелый грипп. Она на грани серьезного срыва из-за усталости, измотанности и бессонницы. Как мне удалось так ее утомлять? Как я могу столь дурно обращаться с ней? Мать и дочери смотрели на молодого мужа с подозрением.
— Я дал ей сильное лекарство, — сказал врач. — Она пролежит в кровати неделю.
Неделю! Пока этот шарлатан наскоро умял еще два миндальных: печенья и собрался наконец уходить, я подумал, что семи дней мне будет предостаточно. Джанан спала. Я забрал из комнаты несколько пустяковых вещиц, которые могли мне пригодиться, записки из архива и деньги. Я поцеловал Джанан в шею. Торопливо вышел из комнаты, словно солдат-доброволец, который торопится на защиту родины. Потом я сказал Гюлизар и ее матери, что у меня спешное
Они сказали, что будут ухаживать за ней, словно она их невестка. Я особо подчеркнул, что вернусь через пять дней, и, не оглядываясь на страну ведьм, призраков и разбойников, которую я оставлял за спиной, даже не взглянув на кладбище, где вместо сына Доктора Нарина лежал юноша из Кайсери, отправился в город, на автовокзал.
12
И вот я опять в пути! Эй, старые автовокзалы, развалившиеся автобусы, грустные пассажиры, я приветствую вас! Знаете, когда вы лишены возможности следовать своим обычным привычкам, вам становится грустно, вы чувствуете, что жизнь стала не такой, как раньше. Я решил избавиться от этой грусти, когда старый «Магирус» уносил меня из городка Чатык, [45] где тайно властвовал Доктор Нарин. В конце концов, я был в автобусе, пусть даже дряхлом, который кряхтел как старик, запыхавшись на горных дорогах. Но в сердце сказочной книжной страны, оставшейся позади, где-то в комнате лежала больная Джанан, и в той же комнате летал комар, коварно поджидавший ночи, до которого я так и не добрался. Я еще раз все продумал и просмотрел бумаги, чтобы закончить дело как можно скорее и с победой вернуться назад, чтобы начать новую жизнь.
45
Чатык — букв, «нахмуренный, насупленный».
Около полуночи, сидя уже в другом автобусе, я открыл глаза, пребывая между сном и явью, убрал голову от вибрировавшего стекла и с оптимизмом подумал, что, возможно, здесь впервые смогу увидеть тебя, Ангел.
Мимо окна текли темные равнины, страшные пропасти, реки цвета ртути, заброшенные заправки и рекламные щиты сигарет и одеколона с отвалившимися буквами, но я думал лишь о злодейских планах, эгоистичных мыслях, смерти и книге; я не видел гранатового света экрана телевизора, который мог подстегнуть мое воображение, не слышал душераздирающего храпа беспокойного мясника, возвращающегося домой после ежедневной резни на скотобойне.
В горном городке Аладжаэлли, где автобус оставил меня под утро, время года внезапно изменилось, и наступил не конец лета, не осень — пришла зима. В маленькой кофейне, куда я зашел, чтобы дождаться открытия государственных учреждений, помощник официанта, мывший стаканы, заварил мне чай. У него совсем не было лба, потому что волосы росли прямо от бровей. Он спросил меня, не из тех ли я, кто приехал послушать Шейха. Чтобы убить время, я сказал, что из тех. Он налил мне очень крепкого чаю и не удержался от удовольствия рассказать о чудесных способностях Шейха лечить больных и помогать бесплодным женщинам, но основным его талантом было умение согнуть взглядом вилку и открыть кончиком пальца бутылку пепси-колы.
Когда я вышел из кафе, зима кончилась, осень так и не наступила, и давно стоял жаркий, полный мух летний день. Как и подобает решительному и зрелому человеку умевшему решать проблемы, я пошел прямо на почту и, ощущая легкое волнение, внимательно оглядел сонных сотрудников и сотрудниц, которые читали за столами газеты, пили чай и курили, сидя на скамейках. Его не было среди них. Одна работница почты выглядела как нежная сестра, поэтому я решил расспросить именно ее, но она оказалась настоящей мегерой. Прежде чем сказать мне, что Мехмед Булдум только что ушел на доставку, она задала мне массу вопросов: кто я такой? Не хочу ли подождать я здесь? Сейчас рабочий день, не смогу ли я прийти потом? Мне пришлось сказать, что я его товарищ по армии, оказался здесь проездом из Стамбула и что у меня есть влиятельные друзья в Главном почтовом управлении. Между тем у Мехмеда Булдума, который только что,
И все-таки, расспрашивая всех и каждого — скажите, почтальон Мехмед здесь не проходил? — я блуждал по улицам. Пестрая кошка лениво вылизывалась на солнце. Молодая симпатичная женщина, вытащив простыни и подушки на балкон, смотрела на рабочих муниципалитета, забравшихся на фонарный столб. Я увидел черноглазого мальчика, — он сразу понял, что я не здешний. «Что надо?» — спросил он меня с видом задиристого петушка. Если бы рядом была Джанан, она сразу же подружилась бы с этим чертенком, начала бы с ним болтать, и я подумал, что безумно влюблен в нее, — не потому что она такая красивая, неотразимая и загадочная, а потому, что она запросто может заговорить с этим мальчишкой.
Я сел за столик на улице, под каштаном, перед кофейней «Изумруд», как раз напротив почты и памятника Ататюрку. Довольно скоро я заметил, что читаю газету «Почта Аладжаэлли»: в аптеке «Источник» появилось новое лекарство «Стлопс» из Стамбула — помогает при запорах; вчера в наш город прибыл тренер, которого молодежная футбольная команда черепичной фабрики Аладжаэлли, собираясь серьезно подготовиться к новому сезону, переманила из команды «Болу-спорт». Значит, тут есть черепичная фабрика, подумал я и вдруг увидел Мехмеда Булдума, шагавшего к муниципалитету с огромной почтовой сумкой на плече, ахая и охая. Я почувствовал разочарование. Этот медлительный и усталый Мехмед не имел ничего общего с тем Мехмедом, которого не могла забыть Джанан.
Здесь делать больше нечего, подумал я, а так как меня ждало еще очень много молодых Мехмедов, мне следовало немедленно покинуть этот мирный городок. Но, по совету шайтана, я стал ждать, пока Мехмед Булдум выйдет из здания муниципалитета.
Он шел по улице к тенистой стороне, шагая отрывистой и быстрой походкой почтальона, и я остановил его, назвав по имени. Пока он растерянно смотрел на меня, я обнял и поцеловал его, попеняв ему на то, что он не может вспомнить своего ближайшего армейского дружка. Явно испытывая вину, он сел со мной за столик и, поддавшись моему натиску, попытался вспомнить мое имя, строя бесполезные предположения. Через некоторое время я резко перебил его, назвал вымышленное имя и сообщил про связи в Главном почтовом управлении. Он оказался хорошим, простодушным парнем, его совершенно не интересовала перспектива повышения по службе. Он очень устал, с него градом лил пот. Он посмотрел с благодарностью на бутылку холодной, как лед, газированной воды, что принес и открыл официант, но ему хотелось как можно скорее избавиться от навязчивого друга — а заодно и чувства стыда, что он его не помнит. Я ясно чувствовал, наверное, из-за бессонницы, что голова сладко кружится от ненависти.
— Ты, говорят, читал одну книгу! — сказал я и с серьезным видом глотнул чая. — Ты, говорят, читаешь книгу? И я слышал, тебе все равно, что тебя все видят.
Он побледнел как лист бумаги, хорошо понимая, о чем идет речь.
— Где ты нашел ее?
Он быстро пришел в себя. У него есть родственник, который отправился в Стамбул, в больницу. Ему понравилось название книги, и, приняв ее за книгу о здоровье, он купил ее на улице. Потом ему стало жалко ее выкидывать, и он отдал ее Мехмеду.
Мы немного помолчали. Воробей приземлился на один из двух свободных стульев и перепрыгнул на другой стол.
Я рассматривал почтальона — его имя было написано маленькими аккуратными буквами на кармане. Он был примерно моего возраста, может, чуть старше. Книга, изменившая мою жизнь, перевернувшая мой мир, оказалась и на его пути, его она тоже изумила и потрясла. У нас было нечто общее, что делало нас либо жертвами, либо победителями, и это тоже раздражало меня.
Я заметил, что он не может спокойно сменить тему разговора, и почувствовал, что книга в его душе занимает особое место. Что он за человек? У него были невероятно красивые, ровные руки с длинными пальцами и живое лицо. Кожа казалась очень нежной и чувствительной. Миндалевидные глаза излучали легкое раздражение, но ему было интересно. Интересно, за ним тоже охотились, чтобы навязать книгу? Его мир тоже изменился? Он задыхался по ночам от грусти и чувства одиночества, навеянных книгой?