Новая жизнь

Памук Орхан

Я не находил слов, чтобы похвалить эту самоотверженность и любовь, эту заботу и изысканность, этот мир и покой. Увидев обложку книги, которую отложил Доктор Нарин, я понял, что он читал приключения Загора. [43] Знал ли он, что дядя Рыфкы, убитый его людьми, однажды издал турецкую версию этого комикса? Но я не собирался вникать в тонкости этих случайных совпадений.

— Сударь, я могу взглянуть на оружие?

Его нежный голос внушал мне доверие: я могу называть его «отец» или «доктор».

43

Герой комиксов, действие которых происходит в первой половине XIX века. Комиксы были созданы в Италии в начале 60-х годов XX века и в Турции стали одними из самых популярных.

Доктор Нарин показал мне браунинг, привезенный из Бельгии по контракту 1956 года Управлением

безопасности, и объяснил мне, что до недавнего времени они были только у высоких полицейских чинов. Потом он рассказал, что немецкий парабеллум, деревянной кобурой которого можно было удлинить ствол, превратив в ружье, однажды случайно выстрелил, и девятимиллиметровая пуля продырявила двух крупных мадьярских скакунов, влетела в одно окно дома, вылетела из другого и застряла в шелковице; но, добавил он, этот пистолет тяжело носить. Если я хочу что-то практичное и надежное, он рекомендует «смит-вессон» — из-за надежной рукоятки. Еще один пистолет, который он мог бы посоветовать, — это блестящий «кольт», его обожают все любители оружия, — он не дает осечек, и надо просто нажимать на курок; все, кто пользуется этим оружием, всегда чувствуют себя настоящими американскими ковбоями. Затем наше внимание переключилось на серию немецких «вальтеров», лучше всего ужившихся с нашим турецким самосознанием, и на их турецкий аналог — изготовленные по патенту револьверы «Кырыккале». Эти револьверы были для меня особенно ценными из-за популярности среди любителей оружия; за последние сорок лет ими пользовались все — от офицеров до сторожей, от пекарей до полицейских, — чтобы стрелять в разных мятежников, воров, распутников, политиков и бездомных голодных сограждан.

Доктор Нарин несколько раз повторил, что между «вальтером» и «Кырыккале» нет никакой разницы, но я остановил выбор на девятимиллиметровом «вальтере»; он был очень легкий и сулил точность попадания с любого расстояния. И естественно, мне не нужно было ничего говорить: Доктор Нарин подарил мне оружие вместе с двумя полными обоймами и поцеловал меня в лоб, что было крайне уместно, учитывая страсть наших предков к оружию. Он сказал, что собирается еще поработать, а я должен идти отдыхать.

Сон — последнее, о чем я думал. Пока я проделал путь в семнадцать шагов от кабинета с оружием до нашей комнаты, в голове пронеслись семнадцать сцен. Я держал их где-то в глубине сознания, пока читал, а в последний момент решил, какой будет заключительная сцена. Я помню, что, три раза постучавшись в дверь, запертую Джанан, я еще раз просмотрел эти странные образы, порожденные разумом; но я до сих пор понятия не имею, о чем же я все-таки думал. Как только я постучал в дверь, внутренний голое произнес: «Пароль!» — наверное, я думал, что пароль могла спросить Джанан, и я ответил: «Многие лета, мой повелитель!»

Когда Джанан повернула замок и открыла дверь, меня заинтриговало загадочно-веселое, нет, загадочно-грустное или, нет, совершенно загадочное выражение ее лица, и я почувствовал себя актером-любителем, внезапно позабывшим текст роли. И нетрудно понять, что сообразительный человек в такой ситуации доверится своей интуиции, а не будет вспоминать какие-то жалкие слова. Я так и поступил. По крайней мере попытался забыть, что я — жертва, угодившая в ловушку.

Я поцеловал Джанан в губы, словно молодой муж, вернувшийся домой из долгого путешествия. В конце концов, после стольких трудностей и бед мы вместе в нашем доме, в нашей комнате. Я любил ее так сильно, что все остальное не имело смысла. Если в жизни и существовала пара-тройка проблем, которые нужно было решить, то я, преодолевший километры дорог, легко их решу. Ее губы пахли шелковицей. Нам следовало обнять друг друга и повернуться спиной к воззваниям недосягаемой жизни, к тем, кто пытался причинить нам вред вечным самопожертвованием; к тем почитаемым и одержимым идиотам, которые демонстрируют свои страсти всему миру, к тем, чья жизнь рухнула под гнетом великих идей, неизвестно кем и когда выдуманных. Когда двое стремятся к одной цели, когда их долгие месяцы связывает близкая дружба, когда они вместе прошли столько дорог, что может помешать этим двоим забыть о мире и обняться, а, Ангел? Что может помешать им обрести себя и пережить момент истины?

Призрак кого-то третьего.

Милая, дай я поцелую тебя в губы, потому что теперь тот призрак, что существует только в доносах, боится стать настоящим. А я — смотри, — я здесь, я знаю: время течет медленно. Смотри, как тянутся пройденные нами пути, исполненные самих себя, созданные из камня, асфальта и жара летней ночи под звездами. Давай и мы, как они, ляжем рядом… Смотри, милая, как медленно мы приближаемся к тому неповторимому мгновению, которое искали пассажиры всех автобусов, — мои руки держат твои прекрасные плечи, твои изящные, хрупкие руки, я рядом с тобой. Когда я прижимаю губы к полупрозрачной коже между твоим ухом и волосами, когда электричество твоих волос пугает птиц, вспорхнувших с моего лица и пахнущих осенью, когда твоя грудь трепещет в моих ладонях, словно крылья упрямой птицы, когда я вижу в твоих глазах, насколько всеобъемлющее время, что сейчас оживает между нами, я понимаю: мы не здесь и не там, не в стране, о

которой ты так мечтала, не в автобусе и не в темной комнате отеля, мы даже не в будущем, существующем только на страницах книги. Сейчас мы оба здесь, в этой комнате, мы существуем в бесконечном времени — ты с твоими вздохами, а я с торопливыми поцелуями, и мы, держась друг за друга, ждем чуда, которое может произойти. Момент полноты! Обними меня, пусть время замрет, давай, милая, обними меня, пусть чудо не кончается! Нет, не сопротивляйся, вспомни те ночи, когда наши тела в креслах автобуса тянулись друг к другу, а мечты переплетались, как переплетались наши волосы; вспомни комнаты домов, которые мы видели в переулках маленьких городков, когда наши головы вместе прислонялись к холод ному темному стеклу; вспомни, сколько фильмов мы просмотрели, держась за руки, вспомни красавиц блондинок и хладнокровных красавцев, которых ты обожала. Вспомни поцелуи, на которые мы безмолвно смотрели, словно совершали грех. Вспомни губы, что приближались друг к другу, и глаза, что отворачивались от камеры…

Но она не вспомнила.

Я поцеловал ее в последний раз, поцеловал безнадежно, с отчаянием. Кровать была в беспорядке. Она заметила мой «вальтер»? Джанан вытянулась на кровати рядом со мной и задумчиво смотрела в потолок, словно на звезды. Но я все-таки спросил:

— Джанан, разве мы не были счастливы во время наших путешествий? Давай опять начнем ездить на автобусах.

Смысла в этом, конечно, не было никакого.

— Что ты читал? — спросила она меня. — Что ты сегодня узнал?

— Многое о жизни, — ответил я словами героя сериала. — Действительно многое. Те, кто прочитал книгу, теперь куда-то стремятся… Все очень запутано, а свет книги слепит глаза, словно смерть. Жизнь удивительна.

Я чувствовал, что смогу продолжать в таком духе и дальше; если любовь не творит чудеса, их творят слова. Прости мне, Ангел, мое простодушие и мою легкомысленность: я впервые за семьдесят дней оказался рядом с Джанан, лежа с ней на кровати. Всем, кто хоть иногда читает, известно, что ребячливость — первое, к чему прибегают неудачники, получившие по лбу дверями рая любви. Однажды ночью, между Афьоном и Кютахьей, когда лил дождь и вода потоками стекала с крыши автобуса, мы с Джанан смотрели фильм «Фальшивый рай». Но Сейко недавно сообщил мне, что Джанан уже видела этот фильм год назад — в гораздо более счастливой и спокойной обстановке, держа за руку-любимого.

— Кто такой Ангел? — спросила она меня.

— Такое впечатление, — сказал я, — что это что-то из книги. Не только мы знаем о нем. Ангела многие ищут.

— Кому он является?

— Тому, кто верит в книгу. Тому, кто внимательно ее читает.

— А потом что?

— А потом ты читаешь до тех пор, пока не становишься им. Однажды утром ты просыпаешься, а люди говорят: ну и ну, в свете, бьющем из книги, эта девушка превратилась в ангела! Тогда получается, что Ангел — девушка. Но потом выясняется, что этот ангел устраивает другим ловушки. Разве ангелы играют в грязные игры?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю. Но хочу узнать.

Я сказал это, Ангел, потому что не был готов к необдуманному шагу, мне казалось, что кровать, на которой я лежал рядом с Джанан, — единственная частичка рая, дарованная мне путешествием. Отбрось сомнения, пусть этот миг длится вечно! В комнате стоял легкий запах дерева, и этот свежий аромат напоминал мне о мыле и жвачке, которые мы покупали в детстве, но потом перестали из-за некрасивой упаковки.

Я не мог ни проникнуть в глубины книги, ни добиться серьезных чувств от Джанан, но я чувствовал, что сейчас, глубокой ночью, сумею сказать что-то, что хоть как-то сблизит нас. Поэтому я сказал Джанан, что время — страшная вещь, а мы, не зная об этом, отправились в путешествие, пытаясь спастись от него. Поэтому мы постоянно находились в движении, мы искали мгновение, когда время останавливается. А это мгновение и было неповторимым моментом полноты бытия. Когда мы приближались к этому мгновению, мы чувствовали исходное время и видели в мертвых и умирающих это невероятное чудо. Мудрость книги прочитывалась и в комиксах, которые мы листали по утрам, и теперь нам предстояло постичь ее. По ту сторону, в той далекой стране нет ничего. И начало, и конец нашего путешествия там, где мы. Он был прав: убийцы везде — в дороге, в темных комнатах. Смерть проникала в жизнь через книгу, через книги.

Я обнял ее и сказал: милая, давай останемся здесь, в этой прекрасной комнате, которой мы будем дорожить. Смотри: стол, часы, лампа, окно. Утром мы будем вставать и любоваться шелковицей. Ну и что, что он там. Мы-то здесь… Вот подоконник, ножка стола, фитиль лампы. Свет и запах. Мир такой простой! Забудь ты книгу. Он тоже хочет, чтобы мы ее забыли. Жить — значит обнять тебя.

Но Джанан ничего не слышала.

— Где Мехмед?

Она внимательно смотрела на потолок, словно искала там ответ. Нахмурила брови. Лоб стал казаться выше. Губы задрожали. В желтоватом свете комнаты ее кожа приобрела розовый оттенок, который я прежде никогда не замечал. Теперь, когда Джанан отъелась и выспалась в спокойной обстановке, ее лицо приобрело нормальный цвет. Я сказал ей об этом, надеясь, что ей захочется счастливой, упорядоченной домашней жизни и она внезапно решит выйти за меня замуж.