Новая журналистика и Антология новой журналистики
Шрифт:
— Хрюша ты тупая. Что я тебе говорил? Ничего же не слушаешь, что тебе втолковывают. Ни слова. Я знаю… о, дружище, знаю, что у тебя уже все на мази.
Мейхи не сказал ни слова. Трудно было поверить, что они одного возраста.
— Ну что с тобой сделать, заморыш долбаный? Почему… почему бы тебе не пойти к колючке? Пусть тебя продырявят, а потом повисишь там. Слушай — граната! Давай возьми ее, пойди в сортир, ляг там на нее животом и выдерни чеку, а?
— Нет, ты представляешь! Всего четыре месяца.
— Четыре месяца? Беби, да четырех секунд в этом бардаке хватит, чтобы тебя пришили. И сразу полетишь. Дурья твоя башка. Ты самый жалкий, жалкий хрюкало, мать твою, которого я видел. Не человек, а хрюкало! Долбаный Мейхи. Прямо жалко тебя.
— Экскурсант? Да ладно тебе, все будет о’кей. Просекаешь?
— Еще бы, беби.
— Дай курнуть косячок.
— О’кей, беби. Потом поговорим.
Экскурсант вернулся в бункер и лег. А Мейхи снял каску и нацарапал что-то сбоку. Надпись гласила: «20 апреля — ДЕЛАЮ НОГИ».
Трумэн Капоте
Не дрогнув
(отрывок)
Судя по этому отрывку из «Не дрогнув», Трумэн Капоте твердо решил позаимствовать у романистов их технические приемы, например любимые Джоном Стейнбеком два плана повествования. Предлагаем вниманию читателя отрывок из конца книги Капоте. Два уголовника, Перри и Дик, убили канзасского фермера Клаттера и трех членов его семьи, после чего пустились в бега по стране [93] . Новый год они встретили в третьеразрядном отеле в Майами-Бич. Происходящее показывается в двух ракурсах: с одной стороны, это история двух убийц, а с другой — добропорядочных канзасцев, и Капоте сначала рассказывает о тревожном Рождестве, которое его герои встречают в убогой казенной обстановке в Майами, на берегу моря, а потом, по контрасту, о Холкомбе, где в канун Нового года за окнами метет метель, а в домах пахнет яблочным сидром и хлопочет у плиты добрая бабушка.
93
Зверское убийство было совершено в 1959 году, преступники казнены лишь в 1965-м.
Капоте нравится техника романистов, но он манипулирует с переменой ракурса далеко не так изощренно, как в своей художественной прозе. Порой кажется, что автор и правда отождествляет себя со своими персонажами. Иногда мы видим причудливую смесь обычного повествования и рассказа от третьего лица. Вообще, Капоте достаточно мастеровит, чтобы менять точку зрения самым причудливым образом, но в нон-фикшн он проявляет сдержанность. Другое его затруднение связано с присущей всякому детективному журналистскому расследованию лаконичностью диалогов, то есть они редко бывают столь длинными, чтобы с их помощью можно было раскрыть характер человека. Причина ясна. Журналист в данном случае не может присутствовать на месте события и вынужден реконструировать диалоги по воспоминаниям своих подопечных, которые стремятся подать самих себя в выгодном свете. С другой стороны, Капоте точными штрихами показывает статус своих персонажей — например, когда они покидают отель «Сомерсет» или когда Дика обуревает алчность в «Иден Рок».
Т.В.
В Майами-Бич, на Оушн-драйв, 335, в приземистом здании, выкрашенном в грязно-белый цвет с лиловым оттенком, располагался небольшой отель. Сиреневой была и вывеска: «Есть свободные номера. Самые низкие цены. Все для отдыха на пляже. Всегда легкий бриз».
Один из многих типичных отелей на улице с одинаковыми белыми домами. В декабре 1959 года «все для отдыха на пляже» означало два солнцезащитных зонта среди песка позади отеля. Надпись на одном из зонтов, розоватом, гласила: «У нас есть мороженое „Валентайн“». Под ним в тот день накануне Рождества слушали транзистор четыре женщины. Под вторым зонтом, голубым, с надписью «Загорай вместе с „Коппертон“», расположились Дик и Перри. Они уже пять дней торчали в Сомерсете, жили в двухкомнатном номере стоимостью восемнадцать долларов в неделю.
— Ты еще не поздравил меня с наступающим Рождеством, — посетовал Перри.
— Хорошего тебе Рождества, дорогой. И с наступающим Новым годом.
Дик был в плавках, а Перри снова, как в Акапулько, застеснялся израненных ног — боялся напугать ими других отдыхающих на пляже — и сидел одетый, даже носки, и ботинки не снял. Однако он ничуть по этому поводу не переживал, и когда Дик занялся гимнастикой — чуть походил на руках,
Перри окликнул Дика, чтобы прочитать ему статью, а когда тот снова встал на ноги, сказал:
— Где мы с тобой были в субботу вечером?
— Думаешь, в Таллахасси?
— Я тебя спрашиваю.
Дик задумался. В четверг вечером они ехали из Канзаса, сменяя друг друга за рулем, пересекли Миссури и оказались в Арканзасе, а потом поднялись на плато Озаркс, в Луизиану. На рассвете у них полетел генератор, и пришлось купить бэушный, за двадцать два с половиной доллара. Спали они прямо в машине, на обочине дороги, близ границы между Алабамой и Флоридой. На следующий день друзья позволили себе немного расслабиться — заехали на ферму, где разводили крокодилов, покатались на лодке со стеклянным дном по озеру с кристально чистой водой и в довершение всего полакомились дорогим жареным омаром в придорожной кафешке. Денек получился что надо! Но они так устали, что на ночь решили остановиться в Таллахасси.
— В Таллахасси, конечно, — сказал Дик.
— Ну, ты даешь! — Перри еще раз глянул в газету. — Знаешь, чему бы я не удивился? Если бы это сделал какой-то чокнутый, только что узнавший о канзасском деле.
Дику пришлось не по душе, что Перри опять взялся мусолить эту тему, поэтому он пожал плечами, усмехнулся и отправился бродить вдоль кромки прибоя, иногда поднимая с песка ракушки. В детстве он воспылал завистью к мальчишке-соседу, который летом побывал на море и привез оттуда целый короб ракушек. Дик так распереживался, что стибрил эти ракушки и расколотил их молотком. Зависть всегда мешала ему жить: если кто-то рядом добивался того, о чем мечтал Дик, он тут же начинал этого счастливца ненавидеть.
Взять хоть того парня у бассейна в Фонтенбло. В нескольких милях от них, тающие в летней знойной дымке, виднелись корпуса роскошных отелей — «Фонтенбло», «Иден Рок» и «Ронни Плаза». Не успели приятели прожить в Майами и двух дней, как Дика неудержимо туда потянуло. Он предложил Перри проникнуть в запретное для них райское местечко: «Вдруг подцепим каких-нибудь телок побогаче?» Перри его энтузиазма не разделял — наверняка все будут глазеть на их дешевенькие футболки и брюки цвета хаки. Однако сначала им в этом царстве роскоши сопутствовала удача — мужчины в бермудах из натурального шелка и дамы в купальниках и норковых накидках усиленно их не замечали. Незваные гости поболтались по вестибюлю, прошлись по саду, постояли у бассейна. И там Дик заметил этого парня, почти его возраста, лет под тридцать. Он походил «или на игрока, или на адвоката, или на чикагского гангстера». Как бы то ни было, парень явно привык наслаждаться властью и деньгами. Похожая на Мэрилин Монро блондинка натирала его кремом для загара, а он изредка лениво протягивал руку с перстнями, украшенными драгоценными камнями, за стаканом с апельсиновым соком. Ни дать ни взять — хозяин жизни, подумал Дик. Но с какой стати этот сукин сын имеет все, а у него ничего нет? Почему этой дылде так везет? Вообще-то стоит Дику взять нож… Тогда такому уроду лучше держаться от него подальше, а то он может и выпустить ему кишки. Настроение у Дика испортилось. А все эта блондинка с кремом для загара. Он сказал Перри:
— Пойдем отсюда к чертовой матери.
Девочка лет двенадцати рисовала на песке щепочкой, которую прибило волнами, большие, с крупными чертами, человеческие лица. Дик решил к юной художнице подольститься и предложил ей ракушки.
— Из них получатся хорошие глазки, — сказал он.
Девочка от подарка не отказалась, а Дик осклабился и подмигнул ей. Он чувствовал себя неловко, потому что стыдился тяги к таким малышкам и побаивался, что его тайну узнают (Перри уже явно что-то заподозрил) и сочтут ненормальным. Сам-то он считал себя вполне нормальным. За последние годы Дик восемь или девять раз совращал таких девчушек, но не очень переживал, потому что такое влечение, как известно, свойственно даже солидным господам. Он взял девочку за руку и сказал: